Лондонские поля
Шрифт:
Ну и что с того? Все уже было в прошлом. Каждый матч проходит так, как проходит, и с этим надо мириться. Кит теперь подпоясывался, готовясь к будущему, настраивая дартсовую свою голову на поистине великое событие.
Да, он с головой ушел в дротики. Дротики были у него в крови (единственное его наследство, если не считать собственно подсумка для дротиков да зажигалки «ронсон»). Дротики, что были у него в крови, протекали сквозь него, питая его дротиковые мозги. Дартсовые мозги, вот что было ему дано: дартсовые нервы, дартсовые сухожилия. Дартсовое сердце. Дартсовая душа. Дартс. 158? Дважды по 20 на тройном, 19 на двойном. Или — два раза по 19 на тройном плюс «бычий глаз». 149? 20 на тройном, 19 на тройном, 16 на двойном (лучшее, что можно сделать на при таком долбаном раскладе). Дартс. 120?
Когда он не упражнялся непосредственно в метании (с краткими перерывами ради того, чтобы опрокинуть стаканчик-другой «порно», и медитативной сигаретки — в противоположность несметным безрассудным сигаретам, которые он имел обыкновение выкуривать), Кит благоговейно углублялся в изучение своей дартсовой библии, которая называлась ДОД, то бишь — «Дартс: овладение дисциплиной».
Если соперник сделал слабый бросок, например, выбил 26, следует незамедлительно наказать его, окончательно послать его на дно, добившись максимума или большого плюса. Если это удастся, соперник уже никогда не сумеет оправиться.
Да, думал Кит. Окончательно послать его на дно.
Никогда не спрашивайте о своем сопернике. Вы играете с мишенью, а не с человеком.
Никогда не спрашивай о своем сопернике, думал Кит. Ты играешь с мишенью, а не с человеком.
Говорят, отцы-пилигримы играли в дартс, когда в 1620 году плыли в Америку на суденышке «Мэйфлауэр».
В 1620 году! Надо же, думал Кит.
Бог знает, как им это удавалось, поскольку на судне была страшная теснота, а на Атлантике, которую они пересекали, непрерывно штормило. Есть сведения, что при короле Артуре тоже играли в некую разновидность игры в дартс.
— Наше наследие! — пробормотал Кит. Следуя необычному, но соблазнительному течению мыслей, Кит представил себя ключевой фигурой при дворе короля Артура: поначалу его привечали как одаренного игрока в дартс, но в дальнейшем он получил куда более широкое признание за свои грязные шутки-прибаутки, за способность вусмерть упиваться элем, оставаясь при этом ногах, и за безудержное, безумное блядство. Не король Кит, допустим (ни в коем разе), но, возможно, сэр Кит. Стулья с высокими спинками и целая куча Клайвов, разлегшихся возле огня. Немало, немало, хоть спи на них, если хочешь. А когда-то был простым сельским парнем. Самого скромного происхождения. Сам зарабатывал себе на хлеб. Так и продолжалось, покуда прекрасная дама — о ее платок! ее веер! ее вздымающаяся грудь! — не взяла его за руку и не повела его вверх, к огромной башне… Все это сделала возможным девушка с тупиковой улочки. И вот, в своем усыпанном опилками гараже, установив большой палец правой ноги точнехонько на меловую черту, проведенную точнехонько в семи футах и девяти с четвертью дюймах (двух метрах и тридцати семи сантиметрах) от доски, и зажав в руке дротик, Кит осознал, что все лицо его покрыто слезами. С благодарностью, с волнением и восторгом поднес он к губам сигарету, и слеза, как бы символизируя его собственную исключительную меткость, упала прямо на дымящийся уголек. Однако Кит, затягиваясь изо всех сил, сумел не дать огню погаснуть.
Плач у доски, слезы на линии метания — таково было Китово, сугубо личное, представление о мужском героизме и превосходстве, о достойном мужском поведении под давлением. Он припомнил, что произошло с Кимом Твемлоу в полуфинале прошлогоднего Чемпионата мира. Парень тогда попросту агонизировал (и Кита сейчас передернуло, когда он вновь представил себе дорожки, прочерченные слезами на этом мелово-белом лице), проиграв четыре сета с нулевым счетом и просадив два захода в пятом. Никто, даже Кит уже, мать-перемать, не верил тогда, что у Кима есть хоть какой-нибудь шанс выиграть. Это позже станут
Ким и Кит — вот кто мужики. Да, приятель, мужики. Мужчины. Доходит? Мужчины. Они плакали, когда плакалось, они знали мягкость женщин, они, с искорками смеха в глазах, смаковали свое пиво — и они же, когда наступало время, выходили к черте метания и делали с дротиками то, что должны были сделать. Помните: они во всем идут до конца. Вот чего все Гаи Клинчи этого мира никогда не смогут понять. Кит часто недоумевал, почему Николь Сикс оказывает ему все эти услуги. И искать причину в такой области, как его характер, приходило ему на ум в последнюю очередь. Но теперь (эти слезы, эти дротики, эти опилки) все казалось ему возможным. Мы стремимся к успеху. И я могу с этим управиться. Для такого парня, как Кит, — и она, должно быть, почувствовала это — не существует ничего, чего он не сумел бы достичь, что оказалось бы ему не по плечу. Такой парень, как Кит, пройдет весь путь. Нет преград для такого, как он.
Малышка увидела отца — тот сидел на своем всегдашнем месте. Она попыталась к нему подползти. Прошло некоторое время, но ближе она не оказалась. Прошло еще некоторое время, но ближе она не оказалась. Кит переступил через нее и из гостиной попал в спальню. Малышка перевернулась в его сторону — или попыталась это сделать. Ведь Кит просто оказался чуть дальше от центра ее поля зрения. Он переступил через нее и из спальни попал в ванную. Малышка снова перевернулась. Упершись ладошками в пол, она посмотрела вверх и воззвала к нему. Кит наклонился, поднял на руки эту тяжелую жизнь (а они, да, они тяжелы, даже самые легкие из них, все те возможности, которые так плотно упакованы в деток) и, сделав единственный шаг, оказался посреди кухни.
Там, в усталой своей прозрачности, стояла его жена. Кит молча передал ей освещенную улыбкой малышку. Не сделав ни шагу, он прислонился к дверному косяку и, критически кривясь, стал наблюдать за тем, как Кэт, с неуклюже скрюченной над ее тощим плечом Ким, готовит бутылочку, то и дело роняя что-то из рук и оступаясь. Кит вздохнул. Кэт обернулась к нему с бледным промельком в лице — то была просьба о снисходительности, а может, даже и улыбка. Да-да, муж, блин, о котором можно только мечтать, подумал Кит. Вдруг, откуда ни возьмись, — кучи денег. И дом весельем озарился. Все это было правдой, за исключением веселья в доме. В доме Кит постоянно кипел от ярости, какой больше нигде не испытывал. Все в этом доме раздражало его и бесило.
Он уселся и принялся за бефстроганов, за обычные свои «Особые милфордовские оладьи». Рот его был набит, к тому же он все утро, да и потом, после полудня, выпивал в «Черном Кресте», поэтому, когда ему вздумалось спросить Кэт о ее метрике, он, казалось, произнес:
— У тебя бефтрика есть?
— У меня что? — осторожно спросила Кэт. Неужели Кит выражает неудовольствие ее стряпней? Никогда этого прежде не случалось. Она готовила для него все, чего бы он только ни пожелал. А тушеное мясо с картошкой и любовно заправленные специями ирландские рагу безмолвно отошли в прошлое дня через три после их женитьбы.
— Метрика. Листок бумаги, на котором написано, сколько тебе лет.
— Нет, Кит, нет у меня ничего такого.
— Ну а когда ты родилась в таком случае? — сказал он, направив на нее вилку.
— …Родилась? — Кэт, подумав, назвала год.
Он прекратил жевать.
— Но тебе же, значит, и двадцати двух еще нет! Нет, милая, здесь какая-то ошибка, уж это точно. Быть не может… Знаешь, на что это похоже? На фильм ужасов. Ну, где пташка мила, молода и все такое — до последних пяти минут. Тогда она… ну, как эта вот наша колонка. Ни с того ни с сего вдруг превращается в пепел и дым. В пепел и дым.