Лондонские тайны

Феваль Поль Анри

— Сию же минуту! — повторил Муре. — Это пахнет приказанием.

— Оно и есть приказание, — с твердостью отвечал Стефан.

Доктор грозно нахмурил брови и шагнул назад. Руки его как бы случайно очутились в карманах фрака. Но это продолжалось мгновение: лицо его прояснилось и на губах заиграла едкая улыбка.

— Ну, так приготовляйте бинты и корпию, молодой мой товарищ, — сказал он с натянутой веселостью. — Я готов перевязать джентльмена.

Доктор Муре, под опытным взглядом Стефана, приложил все искусство своей хирургической практики, которая приобрела ему такую известность. Он

действовал быстро, верно и, как бы намеренно не пропускал самой ничтожной подробности, предлагаемой в подобных случаях хирургией. Стефан, со всевозможной поспешностью исполняя все его приказания, не спускал глаз со всех движений доктора, на лице которого, как бы в отместку, продолжала играть насмешливая и горькая улыбка. Сзади них стоял Джек. Он еще не успокоился и держал в руках кинжал, не сводя глаз с лица Стефана. При малейшем его знаке он готовился напасть без всякого милосердия. Хотя доктор стоял к нему спиной, но он мог видеть лицо Джека, отражавшееся в зеркале напротив. Может быть, его грозная решимость и была причиною того, что все движения Муре отличались такой точностью, о которой мы упоминали выше.

По окончании перевязки на губах раненого появилась легкая краска, веки его дрогнули, глаза стали раскрываться. Джек уронил свой кинжал, теперь он видел в докторе не убийцу, но спасителя своего господина. На глазах его показались слезы.

— Да наградит вас Господь Бог! — сказал он. — И да простит он мне, если я напрасно обвинил вас!

Доктор даже не взглянул на него.

— Сэр Франк Персеваль находится теперь вне опасности, сказал он, обращаясь к Стефану. — В неопытных руках рана его была бы смертельна.

Стефан поклонился. Вынув из бумажника ассигнацию в пять фунтов стерлингов, он предложил ее доктору. Тот не принял ее, впрочем, без всякой надменности.

— Теперь мне здесь ничего не осталось делать, сказал он, взяв шляпу и трость. — Я могу надеяться, что вы не будете долее удерживать меня.

— Вы свободны, — отвечал Стефан.

Доктор слегка поклонился и пошел к двери. У порога он остановился и, опустив руки в карманы фрака, неожиданно обратился к Стефану:

— Вы сказали, что я свободен. Позвольте же заметить вам, мой молодой товарищ, что я все время, которое был здесь, был свободен. Когда-нибудь вы узнаете, что в нашем звании чрезвычайно много опасностей, и что нужно всегда предпринимать меры предосторожности.

Он вынул руки из карманов: в каждом из них оказалось по двухствольному пистолету.

— Этих правил, — продолжал он, — не преподают в Оксфордском университете, но вас научат им в Лондоне. Вы теперь понимаете, что я имел возможность выйти отсюда, когда мне было угодно и что мне нечего было опасаться тупого ножа дряхлого старичонки; но я сам не захотел уйти отсюда, не противопоставив сумасбродному подозрению реального доказательства моего благородства. Я вырвал у смерти этого джентльмена, потому что я хотел так сделать.

Он положил пистолеты обратно в карман.

— Прощайте, мой молодой товарищ! С этого времени я вам смертельный враг. Во всю свою жизнь я ни разу не забывал и не прощал оскорблений.

Захлопнув с силою дверь, доктор Муре удалился.

Стефан спокойно выслушал слова доктора и легким наклоном головы отвечал

на его угрозу. Джек не слышал ничего. Став на колени у постели господина и тихо плача, он целовал его холодные руки.

Стефан тронул его слегка за плечо.

— Еще раз спрашиваю тебя, Джек: в самом ли ты деле видел, что говоришь?

— Как сейчас вижу вас! — отвечал Джек, подымаясь.

— В одной руке тот окаянный злодей держал корпию, в другой — склянку. Вы подняли голову — разбойник сунул склянку и выронил корпию, тотчас заступив ее ногой. Погодите, она должна быть еще на полу.

Джек перешел к другой стороне кровати.

— Нет, корпию, видно, успели взять, а знак-то, где она упала — есть.

— Знак? — спросил Стефан. — Где?

Джек указал на полу еще невысохшее пятно. Стефан стал на колени, чтоб ближе разглядеть этот знак. Наклонившись, он увидел, что под кроватью что-то блестит. Это была хрустальная склянка.

— А! Вот она! — вскричал старый слуга. — Это она самая!

Стефан открыл ее и приблизил к носу. Она содержала сильнейший яд.

Глава восемнадцатая

ЛЕДИ ОФЕЛИЯ

Леди Офелия Бернвуд, графиня Дерби, проспала довольно долго после бала в Тревор-Гоузе. Проснувшись, она лежала некоторое время в постели. В лице ее заметно было еще утомление, веки смыкались, но в ее пробудившемся уме вспыхивали десятки мыслей — и они совершенно прогнали сон.

Несмотря на огонь, разведенный в камине и освещавший красноватым блеском все предметы, в спальне было холодно. Но Офелии хотелось лучше зябнуть, чем выносить тот невыразимый пламень, который охватывал ее внутренность и от которого шелковое одеяло давило как бы свинцом.

Она поспешно встала, оделась без помощи служанки и бросилась в мягкую бержетку, против камина. В эту минуту раздался удар молотков в парадную дверь. В глазах Офелии блеснул луч надежды.

«Может быть, это идет он!» — подумала она.

Много ли прошло дней с тех пор, когда около этого самого времени раздавался подобный удар и служанка являлась докладывать ей: Милорд ожидает в гостиной. Милордом этим был маркиз Рио-Санто — тот человек, которого она пламенно любила и который теперь изменил ей.

Приятная мечта ее продолжалась недолго. «Вероятно, это пришел Франк Персеваль, — сказала она про себя. — Он явился на свидание, которое я ему назначила. О нет, я не могу открыть страшной тайны! Не хочу, наконец!»

Вошла служанка.

— Какой-то джентльмен просит позволения повидаться с вами, миледи. Вот его карточка.

— Это не Персеваль, — сказала Офелия, — бросив беглый взгляд на карточку, где значилось: «Стефан Мак-Наб». Женни, я не принимаю! Но погоди, подними штору, здесь что-то написано карандашом.

Женни подняла штору, и графиня прочитала: «По поручению сэра Франка Персеваля». «Что это значит?» — подумала графиня.

— Женни, проси джентльмена в залу и дай мне одеваться, скорей! Что это означает? — повторила леди Офелия по уходе служанки. Уж не сделалось ли какое несчастье с бедным Франком?