Лопе де Вега
Шрифт:
Глава VIII
ГОЛОВОКРУЖИТЕЛЬНАЯ, ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ ВСТРЕЧА: МИКАЭЛА ДЕ ЛУХАН. 1598 год
Как никогда и ни у кого, у этого пылкого мужчины любовь, соединяя разум и чувства, находилась в поисках совершенства и требовала напряженно переживать каждое мгновение. Лопе был абсолютно не способен на однообразие и монотонность как в жизни, так и в творчестве, в особенности в своей фундаментальной концепции драматургии, он всегда и везде искал и ценил неожиданность, внезапность, постоянное обновление.
Определенные признаки, не обманывающие того, кто хочет обратить на них внимание, проявлялись уже в хрониках, составленных официально по просьбе маркиза Саррия в период торжеств в Валенсии по поводу королевской свадьбы, ведь эпилог изобличал страдания, порожденные в результате:
Сударыня, простите мне, Что не описал я более тонкой кистью Столь роскошные празднества, Ибо живущая во мне бессмертная И сладкаяЭти ностальгические жалобы, эта печаль, проникнутая тревогой и ревностью, столь явственно звучащие в поэтической речи, адресованы не донье Хуане де Гуардо, а некой Лусинде, истинное имя которой мы скоро узнаем. Жалобные интонации, употребленные для выражения страдания, вызванного разлукой с кем-то очень дорогим, здесь предстают предвестниками нового любовного приключения, новой, еще только грозящей разразиться бури чувств, зреющей в сердце поэта, бури, которая не заставит себя ждать. Ибо под напором новой страсти Лопе позаботится о том, чтобы оставить многочисленные знаки, явные или зашифрованные, свидетельствующие об этой любви, причем не только в тех произведениях, что он написал в тот период, но и в тех, что он сочинил много лет назад. Так, он внесет «разоблачительные» изменения и вставки в «Красоту Анхелики», в эпическую поэму, написанную десятью годами раньше, когда он принимал участие в походе «Непобедимой армады», и которую готовился опубликовать в окончательной редакции. Увлекшись этими изменениями текста, Лопе дошел до того, что уверовал сам и пытался заставить уверовать читателя в волшебную силу поэзии, способную как бы предвосхитить события реальной жизни, ведь он задним числом принялся утверждать, что именно Лусинда вдохновила его на создание эпической поэмы и что именно ее черты он придал Анжелике, являвшейся плодом его воображения и протагонисткой Лусинды. Ведь он обращается к ней с такими словами: «Выкажете ли вы снисхождение ко мне и благосклонность, прекрасная Лусинда, и пусть я буду проклят, если лгу, когда утверждаю, что Анхелика — это вы!» Отныне и впредь эти недвусмысленные знаки его новых влюбленностей будут вписываться во все его произведения — драматические, прозаические и поэтические. Кстати, та, кого Лопе назвал Лусиндой, без колебаний раскроет секрет, при помощи каких чар она довольно крепко привязала к себе Лопе. Однако крепость этих уз все же была относительна, ибо наличие их не исключало присутствия в жизни Лопе его законной супруги, а также не исключало и появления реальной, из плоти и крови, прекрасной жительницы Валенсии, ставшей для Лопе на время утешительницей. Это увлечение было мимолетным и покрылось пеленой забвения, а для нас — покровом тайны и молчания, но спустя пятнадцать лет стало известно, что сия связь принесла «весьма ощутимый результат». Во время одного из наездов в Валенсию Лопе обнаружил, что у него там есть сын, «нежный, мягкий юноша», нареченный Фернандо Пельисером, который примет имя брата Висенте, став монахом ордена францисканцев в монастыре Монте-Сион (Гора Сион). В 1614 году, когда Лопе в чрезвычайно новых для того времени выражениях и с новаторскими интонациями, сходными с интонациями современной поэзии, заговорит о своей истинной, очень глубокой и трогательной отцовской любви к этому сыну в стихотворениях сборника «Священные рифмы», он противопоставит скромность и загадочную, мистическую безмятежность Фернандо своей собственной неуверенности во всем, что имеет отношение к существованию, как мы бы сейчас сказали, экзистенциальной неуверенности. Лопе покажет, что женщина для него была не той, что, как у Данте, спасает мужчину, выводя его из темного леса, а той, что привела мужчину в лес и там то ли потеряла, то ли бросила.
Сейчас же, оставшись в Мадриде и видя перед собой бренные останки блестящей столицы, Лопе стал писать для театра, вновь открывшего свои двери, и думал о Толедо, куда он отправился в то время, когда там свирепствовал запрет на театральные постановки, и где он заметил в театре под названием «Месон де ла Фрута» женщину, совершенно особенную женщину. И вот тогда им овладела творческая лихорадка, порожденная любовью и толкавшая его на то, чтобы в полной мере дать свободу своим талантам. Ничто не могло помешать его способностям раскрыться: «Ничто меня не утомляет и не тяготит так, как необходимость сдерживать свои чувства». И правда, ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем возможность предаваться любовному экстазу.
Лопе вновь стал предаваться тем любовным порывам и тому восторженному упоению, с разрушительными, катастрофическими последствиями коих он уже был знаком, пережив историю с Еленой Осорио, дочерью директора театральной труппы и женой актера, энергичной, деятельной распорядительницей его первых поэтических волнений, с женщиной, что послужила прообразом героини «Доротеи». С Микаэлой де Лухан (так звали новую любовь Лопе) наш герой вновь оказался в театральной среде, она действительно была актрисой, но, несмотря на силу и продолжительность увлечения Лопе, не подвигла его, подобно Филис, на создание поэтического цикла и все же оставила заметный след в его произведениях, причем в произведениях самых разных жанров и форм. Она окажет Лопе большую услугу, став для него своеобразной направляющей силой, воплощением идеи уподобления женщины поэзии. «Поэзия, — писал Лопе, — дарует свет, воспевает, восхваляет, возбуждает,
Ни одна из женщин, коими увлекался Лопе, не оставила в его творчестве столь яркого следа, как оставила за семь лет их любовной связи Микаэла де Лухан, фигурировавшая под поэтической маской Камилы Лусинды. Благодаря ей мы сможем уточнить, каковы были источники, из коих Лопе в тот период черпал вдохновение, сможем точнее датировать его произведения, а также составить более точную карту его передвижений по стране. На протяжении семи лет инициалы М. Л. стояли перед подписью Лопе, ибо он следовал куртуазному обычаю, о котором мы уже говорили, выказывая таким образом почтение своей даме сердца, а ее инициалы как бы даровали свою благосклонность и призывали благосклонность других к обладателю того имени, которому они предшествовали. Своеобразным знаком-разоблачителем можно считать тот факт, что перед окончательным и резким, даже грубым разрывом Лопе и Микаэлы эти инициалы в последний раз появятся перед его подписью в одном официальном документе, в котором он удостоверит в 1608 году передачу своих прав на пьесу «Битва чести», но расположение этих букв будет необычным: они будут стоять отдельно от подписи Лопе, на приличном расстоянии от нее, и это можно будет рассматривать как символ того, что Микаэла де Лухан уже была отделена от поэта.
Но вернемся к их первой встрече. Лопе без сомнений и колебаний приписывал сие событие небесным силам и влиянию небесных светил; и хотя у него любовные увлечения и приключения с женщинами случались постоянно, мы увидим, что он вновь и вновь будет выражать свое изумление: «Существует ли такой час, существует ли такое взаиморасположение звезд, которое способствует соединению двух существ?» А существует ли такое совпадение каких-то обстоятельств, вроде того примечательного факта, что Микаэла де Лухан родилась в тех же горах, в Астурии, что были колыбелью для отца Лопе? Именно об этом свидетельствует диалог, который Лопе вкладывает в уста своих женских персонажей в пьесе «Вольноотпущенники»:
« Беланда: Откуда ты родом?
Лусинда: Из Эспиносо-де-Лос-Монтерос.
Беланда: Благородная земля. Твой отец жив?
Лусинда: Да, он капитан.
Беланда: А как его имя?
Лусинда: Он носит имя рода Лухан».
Литературоведы много рассуждали об особенностях этой судьбоносной встречи короля драматургии и актрисы Микаэлы де Лухан, но так и не смогли сойтись в точности деталей. Что касается временных рамок, то произошло это, без сомнения, летом 1598 года, и Лопе пожелал обессмертить это событие в стихотворении, в котором и заявил, что случилось это 14 августа, в период летней жары, под священным знаком одного из больших празднеств, связанных с именем Девы Марии, накануне Успения Богородицы, когда верующие празднуют чудесное вознесение Пресвятой Девы:
Накануне того радостного дня, Когда самая Несравненная из родившихся на этой земле Покинула нашу тюрьму для смертных, Чтобы попасть в свою небесную отчизну […] Тогда любовь поведала Мне о Лусинде, и я увидел В лучах ее солнца ее прекрасные глаза, И любовь воспламенила меня своим сиянием.В ходе поэтических рассуждений происходит нечто прежде невиданное: невероятная подмена, ибо небесная дама становится дамой земной. Впечатление это стихотворение должно было производить на читателей того времени ошеломляющее, ведь чего стоят только воистину богохульные ассоциации, рождающиеся при соединении таких несоединимых вещей, как явление Богородицы, и такого «действа», как появление пылкой возлюбленной, чьи прелести, разумеется, влекут поэта отнюдь не к возвышенной духовной аскезе и смирению. Итак, удар молнии произошел в городе, связанном крепчайшими узами с мистической традицией, в городе, по сей день являющемся резиденцией примаса (высшего духовного лица Испании). Сама же встреча произошла в месте светском, мирском, а именно в городском театре под названием «Месон де ла Фрута», где давала спектакли труппа Балтасара де Пинедо как раз накануне издания указа о закрытии корралей. Театр назывался так потому, что располагался в здании, построенном двадцатью годами раньше для хранения фруктов. Иногда в трудах литературоведов можно встретить намек на то, что Лопе увидел прекрасную актрису в тот момент, когда она, исполнительница главной женской роли, «плела замысловатые узоры губами и языком» на репетиции.
Вызвала ли она восхищение Лопе своей гордой осанкой, дивным голосом, чарующим смехом? Конечно, вне всяких сомнений! Бросила ли она в глаза Лопе пригоршню золотой пыли, создав у него, благодаря своей чрезвычайной соблазнительности, иллюзию того, что обладает даром актрисы, коего у нее не было? Конечно! Действительно, все признавали, что она обладала потрясающей красотой, но также утверждали, что актерские способности ее весьма ограниченны.
Возможно, актрисой она была посредственной, но вот обольстительницей, соблазнительницей была великой, а потому быстро поняла, сколь страстно Лопе увлекся ею и какое воистину исступленно-восторженное поклонение она встретит, если уступит его натиску. Изысканная красота Микаэлы де Лухан была воплощением всех земных радостей, доступных человеку. Длинные локоны обнимали стройную горделивую шею, изящество которой порождало мысли об изяществе тела. Гладкость и теплоту ее кожи изысканно подчеркивали яркие ткани, из которых были сшиты ее наряды. Взгляд ее больших глаз, «голубых как небо» и опушенных длинными ресницами, восторженно называли «искрами любви».