Лорд Хорнблауэр

Форестер Сесил Скотт

Штурвал был переложен, и «Порта Коэльи» почти легла на другой галс, послушно, как только этого можно было желать. Хорнблауэр услышал грохот выстрела, раздавшегося впереди, и на палубу обрушился дождь щепок из образовавшейся в районе грот-мачты дыры: двадцатичетырехфунтовое ядро, выпущенное при малом угле возвышения, пронизало тонкую обшивку навылет и пробило палубу.

— Готовсь! К повороту! — закричал Хорнблауэр, и «Порта Коэльи» вновь изменила курс, направляясь в узкий проход между двумя канонерками. Ее карронады по обоим бортам разразились серией последовательных выстрелов. Хорнблауэр посмотрел направо, наблюдая за одной из канонерок. Он видел ее: полдюжины людей стояло на корме, у румпеля, в середине моряки на веслах, по два у каждого, лихорадочно старались развернуть судно, дюжина других толпилась у пушки на носу. Какой-то человек с красным платком вокруг шеи стоял у мачты, держась за нее

рукой — Хорнблауэр видел, как отвисла у него челюсть, когда тот понял, что пришел его смертный час. Раздались выстрелы. Человек с красным платком исчез: может быть, его снесло за борт, а скорее всего — разнесло на клочки. Хрупкий корпус канонерки, представлявшей собой ничто иное, как большую гребную шлюпку, усиленную для установки орудия, разломился: ядра оставляли огромные пробоины в ее борту, словно орудовал громадным молотом. Ее стало заливать прямо на глазах: при отрицательном угле возвышения ядра, прошив борт, должно быть, проламывали днище канонерки. Масса орудия на носу сыграла свою роль: устойчивость судна нарушилась, и бак его уже погрузился, в то время как корма еще торчала над водой. Затем пушка сорвалась со станка, и, избавленная от ее веса, канонерка выровнялась на мгновение, перед тем, как затонуть. Несколько человек плавали среди обломков. Хорнблауэр подошел к левому борту: другая канонерка была повреждена также сильно, и едва возвышалась над поверхностью, остатки экипажа плавали вокруг нее. Кто бы не командовал этими канонерками, он был круглым дураком, подставляя эти хрупкие суденышки под огонь настоящего военного корабля — пусть даже такого маленького как «Порта Коэльи», если тот управляется должным образом. Использовать канлодки имело смысл только для того, чтобы добивать корабли, севшие на мель или лишившиеся мачт.

Люггер и «Флейм», как и прежде стоявшие борт к борту, находились прямо перед ними.

— Мистер Фримен, прикажите зарядить картечью. Мы пройдем вдоль француза. Один бортовой залп, и идем на абордаж под покровом дыма.

— Есть, сэр.

Фримен повернулся, чтобы отдать приказы.

— Мистер Фримен, включите в абордажную партию всех, кого возможно. Вы останетесь здесь…

— Но, сэр!

— Вы останетесь здесь. Держите наготове шесть человек, чтобы оттолкнуться от француза в случае, если мы не вернемся. Это ясно, мистер Фримен?

— Да, сэр Горацио.

Пока «Порта Коэльи» не подошла к французу, у них еще оставалось достаточно времени, чтобы Фримен успел подготовиться. Времени было достаточно, чтобы Хорнблауэр с удивлением осознал, что слова о том, что они могут не вернуться, были истиной, а не бравадой, чтобы поднять дух людей. Как ни странно, но он, человек, боявшийся даже тени, твердо решил победить или умереть. Когда «Порта Коэльи» подошла к французу, чье имя — «Бон Селестин» из Онфлера можно было теперь различить на корме, люди дико закричали. На борту виднелись синие мундиры и белые бриджи: солдаты. Значит верно, что Бонапарт, нуждаясь в опытных артиллеристах, вынужден был рекрутировать моряков в армию, заменяя их рекрутами-солдатами. Жаль, что схватка происходит не в открытом море, где большинство из них страдали бы от морской болезни.

— Становимся бортом к нему, — сказал Хорнблауэр рулевому. На палубе «Бон Селестин» царила паника: можно было увидеть, как люди бегут к пушкам на свободной стороне.

— Тихо, ребята! — рявкнул Хорнблауэр, — Тихо!

На бриге воцарилась тишина, Хорнблауэру даже не требовалось повышать голос, чтобы быть услышанным в любом месте маленькой палубы.

— Берегите каждый выстрел, пушкари, — сказал Хорнблауэр. — Абордажная партия, вы готовы идти за мной?

Новый крик был ему ответом. Тридцать человек, вооруженных пиками и кортиками собрались у фальшборта; когда будет сделан бортовой залп и спущен грот, освободится еще тридцать — не слишком много, если только залп не приведет к большим потерям и необученные новобранцы на «Бон Селестин» не дрогнут. Хорнблауэр бросил взгляд на рулевого, седобородого моряка, который в одно и то же время хладнокровно высчитывал дистанцию между двумя кораблями, и не спускал глаз с грота, по мере того, как тот заполоскал и «Порта Коэльи» привелась к ветру. «Хороший моряк», — сделал себе в уме зарубку Хорнблауэр, чтобы не забыть отметить это в рапорте. Рулевой завертел штурвал.

— Спустить грот, — скомандовал Фримен.

Оглушающее рявкнули пушки «Бон Селестин», и Хорнблауэр почувствовал, как в лицо ему ударили крупинки пороха, а дым заклубился вокруг. Когда карронады «Порта Коэльи» выстрелили, и два судна с треском столкнулись, он выхватил шпагу. Окутанный дымом, он вскочил на поручни, держа шпагу в руке. В ту же секунду кто-то рядом с ним одним прыжком перемахнул через борт и оказался на палубе «Бон

Селестин» — это был Браун, размахивающий кортиком. Хорнблауэр прыгнул за ним, но Браун держался впереди, направо и налево нанося удары темным фигурам, неясно видневшимся в дыму. На палубе громоздилась куча убитых и раненых: результат действия картечи, вылетевшей из корронад «Порта Коэльи». Хорнблауэр споткнулся о чью-то конечность, и пришел в себя как раз вовремя, чтобы заметить укрепленный на конце мушкетного ствола штык, нацеленный на него. Стремительно извернувшись, он сумел избежать удара. В левой руке у него был пистолет, и он выстрелил, почти приставив дуло к груди француза. Ветер отнес пороховой дым в сторону. Впереди несколько матросов сражались с группкой врагов, прижатых к носу — звон клинков явственно доносился до слуха Хорнблауэра, но на корме не было видно ни одного француза. Гиббонс, помощник штурмана, возился у фала, спуская с грот-мачты триколор. По правому борту лежал «Флейм», и над его бортом можно было различить кивера французских пехотинцев. Перед глазами Хорнблауэра появились чьи-то голова и плечи, и он увидел нацеливаемый мушкет. Тот переместился с Гиббонса на Хорнблауэра, и в ту же секунду Хорнблауэр выстрелил из другого ствола своего пистолета. Француз упал за фальшборт, и как раз в это время новая абордажная партия хлынула на борт с «Порта Коэльи».

— За мной! — заорал Хорнблауэр — крайне важно было захватить «Флейм» прежде, чем будет организовано сопротивление.

Борт брига возвышался над водой больше, чем у люггера: на этот раз им приходилось карабкаться наверх. Он оперся левым локтем на фальшборт и попытался подтянуться, но ему мешала шпага.

— Проклятье, помоги мне! — бросил он, оборачиваясь назад. Какой-то матрос подставил ему плечо и подтолкнул с такой силой, что он перелетел через фальшборт и упал ничком в шпигаты с другой стороны борта, а его шпага покатилась по палубе. Он пополз вперед, стараясь схватить ее, но шестое чувство предупредило его об опасности, и он бросился вниз и вперед, уклоняясь от взмаха кортика, и обрушился на лодыжки хозяина этого оружия. Затем через него прокатилась волна людей, его пинали и топтали, затем его придавило чье-то извивающееся тело, с которым он стал бороться с отчаянной силой. Он слышал раздававшийся над ним голос Брауна, хлопки пистолетных выстрелов, лязг клинков, потом вдруг наступила тишина. Человек, с которым он боролся, сделался внезапно вялым и податливым, затем его оттащили в сторону. Он поднялся на ноги.

— Вы ранены, сэр? — спросил Браун.

— Нет, — ответил он. На палубе лежало трое или четверо убитых, на корме, у штурвала, стояла группа французских солдат, среди которых затесались один или два французских моряка. Они были без оружия, в то время как два британских матроса, с пистолетами в руках, стерегли их. На палубе сидел французский офицер: кровь капала с правого рукава его мундира, а по щекам текли слезы — это был всего лишь мальчишка. Хорнблауэр уже собирался обратиться к нему, когда его внимание неожиданно отвлекли.

— Сэр! Сэр!

Это был незнакомый ему английский матрос, в полосатой красно-белой рубашке. От избытка чувств он так жестикулировал, что его косица моталась из стороны в сторону.

— Сэр! Я дрался против лягушатников. Ваши люди меня видели. Я и эти ребята.

Он повернулся к кучке взволнованных моряков, державшихся до этого вдалеке, но теперь подошедших ближе, некоторые из них пытались что-то сказать, и все кивали головами в знак согласия.

— Бунтовщики? — задал вопрос Хорнблауэр. В горячке битвы он совершенно забыл про мятеж.

— Я не бунтовщик, сэр. Я делал то, что меня заставляли, иначе они убили бы меня. Не так ли, ребята?

— Назад, вы! — рявкнул Браун. На лезвии его кортика виднелась кровь.

Перед умственным взором Хорнблауэра вдруг возникла пророческая картина: военный трибунал, полукруг судей в сверкающих парадных мундирах, истерзанные заключенные, безмолвные, ожидающие, лишь наполовину осознавая что происходит, завершения процесса, который решит — жить им или умереть, представил самого себя, дающего показания, старающегося тщательно припомнить дословно все, что было сказано обеими сторонами — одно единственное слово может стоить разницы между виселицей и плетью.

— Арестовать этих людей! — отрезал он. — Поместите их в заключение.

— Сэр! Сэр!

— Заткнитесь! — рявкнул Браун.

Безжалостные руки утащили протестующих людей прочь.

— Где остальные мятежники? — задал вопрос Хорнблауэр.

— Я думаю, внизу, сэр, — сказал Браун. — Некоторые из французов тоже там.

Любопытно, что побитая команда так часто ищет спасения внизу. Сам Хорнблауэр искренне верил в то, что скорее лицом к лицу встретился бы с боевой яростью победителей, чем стал трусливо забиваться в темное пространство трюма.