Лорс рисует афишу
Шрифт:
Вскоре Лорс будто мимоходом спросил у Зинаиды Арсеньевны, не могла ли она прочесть небольшую лекцию для женщин в швейном кружке.
— Нет-нет-нет, увольте!
«Неблагодарная старуха, — расстроился Лорс. — Завтра же прикрою колхозное Монте-Карло!»
— Вы так заботливы, голубчик, совестно и отказать вам. Знаете что, лекции для этих ваших швей отлично пьечитает Осоковская, молодой вьяч. Я ее обяжу. Да и обязывать, пожалуй, не надо: она неявнодушна к вашему художественному заместителю Володе и сделает для клуба все. Сумеет женщинам и о гигиене быта поведать,
— Я хотел вас не о медицине просить! Поговорили бы с женщинами о кулинарии, о культуре поведения… Я и сам не пойму, чего они хотят!
— Так это совсем дьюгое дело! Об этом я с удовольствием побеседую. Там и колхозницы есть? И гойянки? Ну вот, я им поведаю свое, а они мне — о местной кухне, о местных обычаях.
…Зинаида Арсеньевна неожиданно увлеклась своей новой ролью. Через неделю Лорс встретил ее на улице далеко в стороне от клуба и удивился, припомнив, что сегодня должна быть ее очередная встреча с женщинами. Но оказалось, что она шла домой к Дарье Петровне. Там просторно, чудная печь, и сегодня там у женщин нечто вроде практикума по кулинарии, а то одни только разговоры бесплодны и скучны.
— И помещение у вас скучное, голубчик!
Зинаида Арсеньевна уверяла, что в обстановке школьного класса трудно беседовать о домашних делах, а о культуре поведения разговор и совсем не завязался: он требует некоторого уюта.
«Откуда я ей уют возьму? Заваливает культмероприятие! — огорчился Лорс и вдруг вспомнил: — Самовар! Он занимает полкладовки, только мешает авиамоделисту Гошке и его приятелям. Я выделю этому великосветскому обществу вечера в новой репетиционной. Поставлю там самовар. Куплю на полтинник хлеба, Вадуд заставит пекарей насушить из него сухарей. И пусть себе устраивают уют».
Проводив Зинаиду Арсеньевну до двора Дарьи, Лорс спросил:
— А как поживает преферанс?
Картишки свое дело сделали, надо было с ними деликатно покончить.
— Бог с ним, с пьефеянсом. Скучных вы мне пайтньеов нашли…
Зинаида Арсеньевна сказала, что, в сущности, она даже рада, что преферанс распался, некогда ей теперь карты перебирать.
— Я ведь общественницей нежданно заделалась! — Она вдруг проницательно посмотрела на Лорса карими глазами, в которых было так много молодого блеска, и пригрозила пергаментным пальцем: — А вы ведь хитьец, голубчик! Опутали стаюху! Ну, дай-то вам бог делать хоть чуточку добья людям… Только знаете что: я бы и без пьефеянса согласилась вам помочь!
Грехопадение моториста Дидига
Придя в Дом культуры, Лорс неожиданно столкнулся в прихожей с Тлином.
— Я все хочу у вас спросить: куда ведет эта таинственная лестница? — ткнул заведующий пальцем вверх.
Как хорошо, что распался преферанс! А Дидиг, наверное, привык там читать…
— Там у нас тихая комната для любителей уединенного чтения, — тотчас пришло Лорсу на ум объяснение. — Хотите посмотреть?
Когда Лорс поднимался с Тлином наверх, до него донесся сверху возбужденный голос Дидига. «Дочитался, бедняга. Уже вслух шпарит! Надо предупредить его, что лавочка прикрыта насовсем, а то он до старости будет дежурить».
Лорс открыл дверь и обмер.
За столом сидел с картами в руках взъерошенный Дидиг! С ним играли трое кружковцев. Дидиг, не обращая ни малейшего внимания на вошедших начальников, сердито объяснял партнерам какие-то тонкости преферанса.
— И давно вы тут сидите? — спросил Тлин, увидев полдюжины порожних банок из-под баклажанной икры и батарею пустых лимонадных бутылок.
— Со вчерашнего вечера, — ответил Дидиг. — Пожалуйста, не мешайте. Эта игра требует полной сосредоточенности.
«Вот увидите, он совсем шальной станет, когда проснется!» — вспомнил Лорс пророчество Вадуда.
Допрос (Тлин вел его виртуозно) вскрыл картину пробуждения Дидига к жизни.
…Когда Зинаида Арсеньевна перестала сюда ходить, ему стало жалко трех осиротевших старичков, и он согласился сесть четвертым, поучиться. Освоил он игру так быстро, что как-то за два вечера выиграл у них все деньги. Они обиделись и перестали ходить.
— А жалко! — сокрушенно закончил Дидиг рассказ о своем грехопадении. — Старички были бездарные, но вот эти трое — совсем тупицы, с трудом втолковал я им суть игры.
В глазах Дидига вдруг мелькнула счастливая мысль. Он поднял взор на Лорса, но сразу поскучнел, будто смотрел на Вадуда.
Перевел глаза на Тлина. Этот незнакомец с пылающим взором и высокой аристократической прической показался Дидигу подходящим человеком. И Дидиг, ткнув пальцем в дужку своих очков, пылко предложил Тлину:
— Не хотите пульку сыграть? А кто-нибудь в чайную за икрой сходит! Вы не смейтесь, я сыграю неплохо!
Тлин и не смеялся. Он просто свел губы в сторону, но на этот раз так, что Лорсу показалось: начальник почесывает губами у себя за ухом.
— В нашем клубе картежный притон! Развращение молодежи! — мерно ходил Тлин по своему кабинету.
— Расписаться? — спросил Лорс, доставая шариковую ручку.
Спросил покорно, потому что карты есть карты. Клуб есть клуб. А Тлин есть Тлин — он любит издавать приказы с выговорами.
Поздно ночью Лорс писал Эле:
«Ты помнишь, Эля, как я однажды угостил тебя в «Водопаде» настоящим кофе по-прибалтийски? Чашечка из тонкого фарфора. Поверх горячего напитка — пленка ледяных сливок, налитых с ложечки. За глотком холодных сливок сразу вливается в тебя горькая горячая влага…
…Грубый граненый стакан из мутного стекла. В нем желтенький, едва сладкий чай. Каменистые сухари. Только и радости что чай — из самовара. Так проходят у нас занятия по бонтону. Дарья Петровна старательно записывает все в книжечку. Ватуши на втором же занятии уже начал привставать перед дамой и радостно хлопнул Зинаиду Арсеньевну по плечу: «Не трехай, мамаша, эта музыка мне дается легко!»
И вся эта затея стоила мне всего-навсего строгого выговора».
Зачем бригадиру плясать вприсядку?