Лошадь как лошадь. Третья книга лирики

Шершеневич Вадим Габриэлевич

Апрель 1919

ТЕМАТИЧЕСКИЙ КОНТРАСТ

А.Мариенгофу

Ночь на звезды истратилась шибко,За окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва,На щеках замерзала румянцем улыбка,В подворотне глотками плыли слова.По стеклу прохромали потолстевшие сумерки,И безумный поэт утверждал жуткой пригоршней слов:В ваш мир огромный издалека несу миркиДробью сердца и брызгом мозгов!Каждый думал: "Будет день и тогда я проснусь лицомГроб привычек сломает летаргический труп."А безумный выл: - Пусть страницы улиц

замусорятсяПятерней пяти тысяч губ.От задорного вздора лопались вен болтыИ канализация жил.Кто-то в небо луну раздраженную, желтую,Словно с желчью пузырь уложил.Он вопил: - Я хороший и юный;Рот слюною дымился, как решетка клоак...И взбегал на череп, как демагог на трибуну,Полновесный товарищ кулак.А потом, когда утренний день во весь рост свой суровоИ вокруг забелело, как надевши белье,На линейках телеграфных проволокЕще стыла бемоль воробьев, -Огляделись, и звонкие марши далечеС зубов сквозь утро нес озноб,И стало обидно, что у поэта рыдавшего речьюВ ушах откровенно грязно.

Март 1919

КООПЕРАТИВЫ ВЕСЕЛЬЯ

Р. Року

Душа разливается в поволжское устье,Попробуй переплыви!А здесь работает фабрика грустиВ каждой строке о любви.А здесь тихой вонью издохшей мышиКадят еще и еще,И даже крутые бедра матчишаИссохли, как черт знает что.А здесь и весна сиротливой оборваньюСлюнявит водостоки труб,И женщины мажут машинной ворваньюПеред поцелуем клапаны губ.А чтоб в этой скучище мелочнойОправдаться, они говорятЧто какой-то небесный стрелочникВсегда и во всем виноват.Давайте докажем, что родились мы в сорочке,Мы поэты, хранители золотого безделья,Давайте устроим в каждой строчкеКооперативы веселья.В этой жизни, что тащится, как Сахарой верблюдище,Сквозь какой-то непочатый день,Мы даже зная об осени будущейПрыгнем сердцем прямо в сирень.Прыгнем, теряя из глотки улыбки,Крича громовое: "На!"Как прыгает по коричневой скрипкеВдруг лопнувшая струна.

Январь 1919

ДИНАМИЗМ ТЕМЫ

Вы прошли над моими гремящими шумами,Этой стаей веснушек, словно пчелы звеня.Для чего ж столько лет, неверная, думали:Любить или нет меня?Подойдите и ближе. Я знаю: прорежетеДесну жизни моей, точно мудрости зуб.Знаю: жуть самых нежных нежитейЗасмеется из красной трясины ваших тонких губ.Сколько зим занесенных моею тоскою,Моим шагом торопится опустелый час.Вот уж помню: извозчик. И сиренью морскоюЗапахло из раковины ваших глаз.Вся запела бурей, но каких великолепий!Прозвенев на весь город, с пальца скатилось кольцо.И сорвав с головы своей легкое кепи,Вы взмахнули им улице встречной в лицо.И двоясь, хохоталиВ пролетевших витринах,И ронялиИз пригоршней глаз винограды зрачка.А лихач задыхался на распухнувших шинах,Торопя прямо в полночь своего рысака.

Октябрь 1917

ПРИНЦИП РАСТЕКАЮЩЕГОСЯ ЗВУКА

Тишина. И на крыше.А выше-Еще тише...Без цели...Граммофоном оскалены окна, как пасть волчья.А внизу, проститутками короновавши панели,Гогочет, хохочет прилив человеческой сволочи.Легкий ветер цквозь ветви.Треск вереска, твой верящий голос.Через вереск неся едкий яд, чад и жуть,Июньский день ко мне дополз,Впился мне ... прожалить грудь.Жир солнца по крышам, как по бутербродамЖидкое, жаркое масло, тек...И Москва нам казалась плохим переводомКаких-то божьих тревожных строк.И когда приближалась ты сквозными глазами,И город вопил, отбегая к кремлю,И биплан твоих губ над моими губамиОчерчивал, перевернувшись, мертвую петлю, -Это медное небо было только над нами,И под ним было только наше - люблю!Этим небом сдавлены, как тесным воротом,Мы молчали в удушье,Все глуше,Слабей...Как золотые чрепахи, проползли над городомПесками дня купола церквей.И когда эти улицы зноем стихалиИ умолкли уйти в тишину и грустить, -В первый раз я поклялся моими стихамиСебе за тебя отомстить.

Июнь 1918

* * *

С.Есенину

Если город раскаялся в душе,Если страшно ему, что медь,Мы ляжем подобно верблюдам в самумеВерблюжею грыжей реветь.Кто-то хвастался тихою частьюИ вытаскивал за удочку час,А земля была вся от счастьяИ счастье было от нас.И заря растекала слюниНад нотами шоссейных колей.Груди женщин асфальта в июнеМягчей.И груди ребят дымилисьУ проруби этих грудей.И какая-то страшная милостьЖелтым маслом покрыла везде.Из кафе выгоняли медведя,За луною носилась толпа,Вместо Федора звали ФедейИ улицы стали пай.Стали мерить не на сажени,А на вершки температуру в крови,По таблице простой умноженийИсчисляли силу любви.И пока из какого-то чудаНе восстал завопить мертвец,Поэты ревели, как словно верблюдыОт жестокой грыжи сердец.

Ноябрь 1918

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ОБВИНЯЕМОГО

Не потому, что себя разменял я на сто пятачков,Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленной, -В сотый раз я пишу о цвете зрачковИ о ласках мною возлюбленной.Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,На лысину бы заслужил лавровые веники,Но разве заниматься логарифмами бедДело такого, как я, священника?Говорят, что когда-то заезжий фигляр,Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную,Захотел словами жарче угляПомолиться, упав перед Мадонною.Но молитвам не был обучен шутник.Он знал только фокусы, только арийки,И перед краюхой иконы поникИ горячо стал кидать свои шарики.И этим проворством приученных рук,Которым смешил он в провинции девочек,Рассказал невозможную тысячу мук,Истерзавшую сердце у неуча.Точно так же и я... Мне до рези в желудке противноПисать, что кружится земля и поет, как комар.Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивноБудет молиться влюбленный фигляр.

Август 1918