Лошадиные истории
Шрифт:
— Ну, успокойся, Леля!.. Что ты так разревелась? Спишь и плачешь, а я тебя никак не могу разбудить.
Она обернулась и в распахнутом, залитом солнцем окне увидела обеспокоенного Кряжева и Лошадию, которая нежно, зовуще ржала и тянула голову в комнату, к ней.
Глаза у Лели ожили, лицо прояснилось, хотя она еще продолжала всхлипывать.
— Что же тебе такого страшного приснилось? — спросил Кряжев.
— Тебя видела во сне…
— Неужели я такой страшный? — удивился он.
— Нет, вовсе не страшный.
— А что ж — я плохо тебе приснился?
Она в упор, молча, разглядывала его, будто в первый раз видела.
— Нет, хорошо приснился. Только об этом мне сейчас не хочется рассказывать. — Она улыбнулась, сошла с постели и, путаясь в длинной сорочке, подошла к окну, обняла Лошадию за шею, прижалась к ней. — Не забыла меня, милая моя Лошенька. Гляди-ка, уздечка на ней какая красивая!
— А ты посмотри, какое седло! — он повернул лошадь так, чтобы она хорошо рассмотрела его.
— Ох ты, никогда такого седла не видела! — восхитилась она.
Седло и впрямь было примечательное: изящное, мягкое, с искусной отделкой.
— Это тебе, — сказал Кряжев.
— Мне?!
— Именно тебе. И Лошадию тебе оставили, а остальных кобылиц с жеребятами погнали дальше в тыл, на Терек. И это тоже тебе от бойцов нашего эскадрона. — Кряжев поднял с земли узел, развернул его на подоконнике. Там были папаха с голубым верхом, гимнастерка с кармашками, диагоналевое галифе с кожаными подшивами, хромовые сапожки и наборный ремешок. Под вещами лежали пистолет и нож.
Леля безмолвно любовалась вещами, потом притронулась горячей ладошкой к его руке.
— Спасибо тебе, Шура!
— За что же?
— За все. И за то, что спасаешь меня и во сне, и наяву.
— И во сне, говоришь?! — спросил он с улыбкой.
Но Леля не стала уточнять. Пододвинула оружие к нему.
— Шура, забери пистолет и нож. Это мой подарок тебе.
— Спасибо, Леля. Твой подарок делу послужит хорошо, будь уверена. Они мне еще не раз заплатят за Лукьяна Корнеевича.
Леля, вздохнув, спросила:
— Как там Петька? Лучше ему?
— Лучше. Отвезли в госпиталь. Врач сказал: постараемся спасти ногу. А вот Ване Григорашу плохо… — Кряжев помолчал. — Так, переодевайся, Леля, потолкуем дорогой. Потапыч ждет нас, уху сварил и раков.
— Я быстро!
Кряжев повел коней к крыльцу. Леля вышла к нему счастливая и неузнаваемая.
— Ну, знаешь, ты, как картинка! — сказал Кряжев, любуясь ею.
— Шура, прямо чудеса! Всё как раз по мне. Будто по заказу пошито. — Она завертелась перед ним на каблучках.
— Ну еще бы! — ответил он с улыбкой. — Мы прикинули — поймали хуторскую дивчину твоего «экстерьера и вымеряли ее с ног до головы.
На крыльцо вышел Лелин отец. Кряжев вытянулся, отдавая честь.
— Здравия желаю, товарищ полковник!
— Здравствуй, Шура! — ответил он.
Кряжев смутился, а Леля засмеялась, потом вскинула руку к папахе:
— Товарищ командир, разрешите отбыть на завтрак. Я проголодалась — ужас как!
— Разрешаю. Поезжайте.
Леля и Кряжев вскочили на коней и поехали по хуторской улице шагом. Она что-то оживленно говорила ему, может быть, рассказывала сон. Потом оглянулась, помахала отцу рукой — он продолжал стоять на крыльце, глядя вслед.
До боли в сердце напомнила дочь Анну Степановну, свою мать, такую же сероглазую и стройную. Она так же ловко сидела на коне. Комполка покашлял от волнения, крепко потер щеку ладонью и вернулся в штаб. Предстояла новая операция. До конца войны было еще далеко.
Послесловие
Эту историю я услышал на последнем Дне лошади, празднике, отмечаемом нами, членами содружества почитателей лошади, ежегодно 18 августа. Ее рассказала нам Леля Дмитриевна Е-ова, ветврач Н-ского конезавода. Это был ее вступительный взнос в наш клуб, находящийся, как вы помните, в старой конюшне на краю хутора Александровского.
Позже я, как секретарь содружества, готовя к изданию эту лошадиную историю, придал ей, для удобства чтения, форму художественной повести, допустив некоторый домысел, но оставив в основе ее все то, что было пережито Лелей Дмитриевной.
Она стала первой женщиной в нашем содружестве, мы с удовольствием ввели ее в состав президиума и выбрали вице президентом, то есть заместителем Зажурина. Она всем нам очень понравилась: стройная, изящная, обаятельная, нестареющая душа… Одним словом — истинная всадница! Хотя она недавно вышла на пенсию, но работу не бросила. Осталась рядом со своими любимыми лошадьми.
В тот день мы о многом расспрашивали Лелю Дмитриевну. Например о том, откуда ей было известно в таких подробностях, что происходило во вражеском стане.
— Я ведь не раз беседовала с капитаном Рихтером, — с улыбкой ответила она. — Рихтер по-русски неплохо говорил. Он тогда, попав в плен, попросил моего отца познакомить его со мной, обещая за это быть откровенным на допросах. Странное дело, Рихтер проникся ко мне уважением, даже симпатией. О многом мне рассказал. И о том, как Петька держался на допросах. Да-да!.. А еще одна встреча с ним состоялась совсем недавно. Он приезжал в наш конезавод с делегацией из ГДР. Был у меня в гостях.
— Ну и дела! — воскликнул президент нашего содружества Зажурин.
— Как же потом, после спасения косяка, сложилась ваша жизнь? — спросил я у нее.
— Я вернулась в Ростов со своим полком. Это было в феврале сорок третьего года. Летом поступила в сельскохозяйственный техникум, на ветеринарное отделение. Окончила его и поехала работать в родной Н-ский конезавод, где и остаюсь до сих пор. Да, надо тут сказать о Петьке, о Петре Ивановиче Середине. Выйдя из госпиталя, он нашел свой косяк на Тереке — там находился племенной состав нашего головного Н-ского конезавода — и остался при нем. И домой вернулся с ним. На фронт Петр не попал, стал инвалидом. Работает он в нашем конезаводе, как и я, всегда при лошадях.