Лоскутная философия
Шрифт:
Всё это тяжко знать, но знать надо. Мы несвободны, веря в реальность, но мы свободны, веря в сверхданность.
Хватит. Сюжет зовёт. А он в том, как Бог в Еве с Адамом стал сексуальной низменной тварью.
615
Многие скот растят: кур, овец, чушек, уток. Долго, с трудом растят. В целях мяса. Вырастят - а убить живность жалко. Часто мужчины, храбрые в битве, ходят и ищут, кто забьёт тёлку или индюшку; сам-де "жалеет". Это не правило. Есть, кто запросто режет скот, кто, тешась, может отсечь хвост кошке. Это не правило. Но жалеющих живность больше. Соотношение три/один.
Факт странный. Факт непонятный. Легче "понять умом" всю Россию, чем сих жалеющих резать живность, участь которой стать мёртвым мясом. Долго планируют, чтоб забить скот к морозам, сбыт обсуждают, деньги считают, кои получат, и - вдруг "жалеют"; женщины плачут, в скорби мужчины. Как так? Нет логики. Пусть "жалеешь", но всё же собственной и наёмной рукой скот режешь? Определённо. Чтобы питаться-де, то есть жить? Не довод.
И получается, что враждебные, злые чары так увлекают нас, что и скот растим против воли, и против воли ищем забойщика. Получается, что, не будь чар, - не убивали бы, жизнь пошла бы иным путём, без смертей и без крови. Как сбросить хищные, смертоносные и противные нашей сущности чары?
616
"Как внушить, что первейший грех, извративший мир и повлёкший изгнание нас из рая и все последствия такового, - трудный, мучительный, нестерпимый быт с постоянной работой в поте лица, с болезнями и насилием, - есть "доверие к разуму"? что, откушав с древа познания зла с добром, род людской не сберёг себя, как, казалось бы, но сгубил?" Шестов Л.
617
Третьестепенный, малосущественный, вроде, факт говорит больше самой солидной и представительной общепринятой установленной практики, заставляя извериться в многих прежде незыблемых, респектабельных принципах. Например, при царящих порядках патриархата, созданных по мужскому сценарию, при господстве модели силы и власти, что отражают статус мужского как агрессивного отношения к жизни, принятой внешним, людям враждебным грозным объектом, - при вот таком вот курсе на распрю с целостной жизнью есть и обратное, и оно в атрибутах патриархата. Это язык, в дух коего внедрены первосмыслы, промыслы Бога; признанно, что вернуться на пункт, с какового пошёл блуждать, означает спасение. Де Соссюр считал, что язык существует вне человека, что позволяет мнить его планом, спущенным с неба, но, в нашей склонности улучшать мир, понятым ложно, точно в игре в "испорченный телефон". Язык, в массе случаев, указует нам на ошибочность травли женского стиля жизни, дружеского, любовного, - стало быть, на возможность мышления, адекватного жизни. Вот зачем он вредит маскулинному. Например, как ни целил патриархатный строй заменить женскость термина "родина" на иной, маскулинный лад, уточняющий, что ценна не какая-то "родина", но "дела" в ней "отцов", - мол, "родина", вроде вульвы, как бы пуст'oты для наполнений патриархатным нравственным смыслом и содержанием, - но язык, существующий, по Соссюру, вне человека, сопротивляется и на место "отечественнинг" и "отчизм" помещает "отчизна" женского рода либо бесполое, как "отечество", декларируя цели более важные, чем "дела отцов". Ведь дела матерей, агендеров, гомо-би-сексуалов etc., сокрушающих догмы патриархата, значат не меньше, если не больше; значат, что женское не всего лишь реторта воспроизводства, но, может, женское есть тот самый пункт, возвратившись к какому можно пойти жизненосным, истинным всеблагим путём.
618
Вновь язык, обнажающий скрытый фалло-центризм мужского в плане оценки мира и Жизни. Вспомните бравое: "я е@у всё, что движется". То есть Жизнь "е@у". Не люблю её, не пытаюсь понять её и сотрудничать с ней, ни заимствовать из богатств её, но - "е@у", ага, "всё, что движется", провожу акт насилия над живым, над Жизнью. Это - разверстый смысл скрытых в звучные формулы и традиции "дел отцов".
619
Из Дао: слейся с неразличением.
620
Ева рушила разум сопоставлением понятийных и сфабрикованных в лад понятиям благ, - "добра", - с чувством, ею даримым. По Эмпедоклу, в миг любви всё теряет особость, в миг любви всё стремится к Единому, обретая единую шаровидную сущность. Женщина разум рушила, и её трактовали в качестве "зла", связав первородный грех с полом женщины. Вместо Эроса утверждался Закон, основанный на идеях "зла" и "добра". И Эрос стал "врата ада"; клирики спорили, есть ли женщина человек. Она - жизнь per se. Жизнь свергли. Выбрали разум, кой утвердил концепт сверхприродности. Человек, сверхприродное, подавляет природу, чтоб расправляться с ней как со "злой" негативностью, истреблять её как явление, кое может, смяв его волю, взять его в прежний, смутный безличностный оборот и рабство. Зиждущий на "добре" без "зла", разум есмь лишь в раздорах, войнах с природой как с антиподом. Чтоб состояться нечто субъектным в каше аморфной мёртвой природы, он расчленял объект, для чего воплощался в виде машин, бомб, скальпелей. Жизнь кастрировалась, давилась.
Что получается? Жизнью правят мозги как смыслы? Жизнь потерять за смыслы, чтоб быть в культуре, детище разума, в коей больно и тяжко?
В женщину. В Эрос.
621
Ж - искони раба. Культура осуществляется за её счёт как за счёт эроса. Отданное культуре взято у женщин и у либидо, вот мотив Фрейда. Трудно презреть мораль. Трудно дать волю эросу. Но трудней понять, что культура использует и насилует женское, его сущность и качества; а мужскому культура - родственная, естественная среда. Феминность загнали в культуру силой.
622
Есть род особенных, молоткастых громких всезнаек. Что они знают? Некую "правду", кою внушают ультимативно. Их имена звучат, словно молот: Веллер, к примеру. Даже реклама об этих людях строится в формах твёрдых и строгих, типа: "чьи книги чаще воруют в библиотеках? кто собирает полные залы? кто убедителен, как взрыв бомб?". Всезнающе молоткастые в каждом споре и диспуте начинают вбивать своё, точно гвоздь. Сброд млеет, боготворя людей, обладающих "правдою", т. е. тех, кто твердит ровно то, чего сброд ожидает, ибо всезнающе молоткастые скажут внятно-доходчиво, чт'o он, сброд, без того знал, только сказать не мог. Твёрдым тоном, без сантиментов ("правде" плевать на них, "правде", так сказать, ни к чему декор, у неё лицо медной статуи), твёрдым пафосным тоном, громко и ладно, эти всезнающе молоткастые гнут своё, обнажают пороки и объясняют, как сделать лучше. Сброд им внимает и восторгается. Сброд считает, что, если истину столь решительно, внятно, громко транслируют, зло похерится и пойдёт жизнь счастливая.
Так всезнайки вещают, год... пять... столетие... Зло не херится. Зло не херится с времён фараонов, хоть и тогда были громкие люди, бившие "правдой" в мозг масс, как молот.
Ибо всезнайки истин не знают. Цель их - попасть во власть, где вершить своё под акафист льстецов и овации подданных, да застыть после в бронзе с видом статуйности, чтоб быть скинутым с постамента новыми массами, осознавшими, что их просто надули.
Кажется, про всезнаек понятно: учит история. Ведь она нас должна учить? Нет, не учит. И массы внемлют снова и снова фальши фразёров и краснобаев. Массам единственно нужно чувствовать, что они знают "правду" (а массы знают лишь примитивное, ведь на то они "массы"), и эту "правду" жадно выслушивать. "Правда" - фальшь, а она всем понятна. "Правда" не истина: ту распяли в годы Тиберия, сброд считал её и считает брехнёй.
623
Человек не актуализирован, он в потенции.
624
В "Клубе мет. реализма" (цель коего, в целом, "выход к реальности, превышающей данную", по ремарке ведущего) обсуждал метафизику, повторяя великих, не приводя имён, ссылок или цитаций, в частности, помянул про "ан'aмнезис". Приключился афронт: член клуба, медик-де "с высшим образованием", встав изрёк, что "ан'aмнезис", о котором сказали, не существует, но есть "ан'aмнез", "данные об истории хвори". Были другие странные правки: "к'aтарсис" уравняли с "кат'eтером". В замечаниях метафизики не было. Но и не было, в том числе, реализма, лишь апология общепринятых знаний, как бы "научных". Нет ни "ан'aмнезиса" , дескать, ни "энтелехии", а есть "физика" и законы науки, так что скинь шапку, дабы пасть в ноги этим законам. Но ведь законы правят в физическо-эмпирическом мире. Я же был в клубе, ставящем целью рушенье физики, сотворившей болезни, распри, коллапсы; стало быть, также ставящем целью ломку законов. Сказано, что закон пришёл, чтоб умножить грех, по апостолу Павлу. Могут поправить: "речь идёт о законах моральных"! Нет, о моральных и о физических, раз мораль аттестует мир в должном ракурсе и внедряет законы, что этот ракурс канонизируют, назначают всеобщим. Нормы, законы были придуманы, дабы жить по ним сообразно морали. Всякие рамки нас подавляют, минимизируют. При отсутствии нормы жизнь изменяется. Так, безнравственность гусениц позволяет им, не считаясь со смертью, высшим законом, - а, значит, мысля сверх установок, антиморально, но абсолютно, - верить, что смерти не существует, ибо жизнь гусениц продолжается в бабочках. Кстати, бабочка от Чжуанцзы, будучи тоже антиморальной, сходственно думала, что она человек, потому что не знала, что хомо сапиенс утвердился силой законов и вся иная тварь причислять себя к людству напрочь не смеет. Вот о законах по Достоевскому: "Продолжаю о типах с крепкими нервами, каковые, однако, пред невозможностью вмиг смиряются. Невозможность им будто злая стена. Какая? Явствует, что законы природы, факты науки, алгебра. Не согласны? Как же, твердят вам, спорить нельзя! ведь - алгебра, дважды два есть четыре! ибо стена, мол, значит препятствие. Чёрт, заткнитесь! мне наплевать на них, на законы природы, вместе и алгебры. Да! они мне не нравятся! Будто ваша стена аргумент на всё, раз она всегда дважды два есть четыре?! О, глупость глупостей!" Достоевский-мыслитель знал в интуициях, что законы отсутствуют, что они договорные, то есть нами назначены. Человек, и никто иной, сочиняет законы, но объявляет их имманентными-де природе и жизни. Наши законы - отпрыски падшего извращённого мира, ведал Дунаев М. Разум, пишет Кант, не искал их в природе, эти законы, он диктовал их даже природе. Ergo, законы пусть очевидны, только не истинны. Разве истину уместить в загон, в каковой хомо сапиенс загоняется падшим образом мыслей?
Этого мало. В клубе считают (в русле отмеченных дважды два есть четыре от Достоевского), что, мол, "А равно А", и точка. Но, если вдуматься, А равно будет А в человеческих правилах, а по истине А равно А не часто; может быть - никогда, нигде. Достоевский знал: "Дважды два есть четыре - это не жизнь уже, а вид смерти: жизни опасно неколебимое дважды два есть четыре. Гляньте-ка, дважды два есть четыре смотрится фертом, путь перекрыло и, руки в боки, мерзко, глумливо, нагло плюётся. Может быть, дважды два есть четыре и мировая вещь; но и дважды два тридцать - тоже вещь славная". Мысль, что А равно А, в смех истине, превратившей А в антиподное А в событии, когда А в означении смерти, высшем законе падшего мира, было повергнуто тем же А в означении смерти, как и открыто: "смертию смерть поправ".