Лот Праведный. Исход
Шрифт:
А что было потом, когда Аврам Лота увез! Какие ему страсти с домашними пережить пришлось! Уже на третью ночь, как выпустили его, начали приходить к дому люди незнакомые и стали исподтишка вымазывать стены дерьмом да лить на порог помои. Утром встанешь – и тут тебе такое. Срам! Мало того, что всех домашних страх взял, что слугам работы неприятной прибавилось, – дерьмо соскабливать да отмывать, – так еще и покупатели перестали ходить. И ведь каждую ночь стали наведываться эти разбойники, уже и не прячась вовсе. Кричали проклятия и угрожали. А когда они стали выкрикивать имя Лота и требовать на суд – стало совсем страшно. Откуда на стороне могли узнать – о Лоте? Кто им сказал? Никак в доме враг завелся?
Пошел он в суд, жаловаться. Вызвали
В суде тех людей пытали – кто зачинщик? Они, понятное дело, молчали поначалу, но потом, как начали их палками бить, разговорились. И выяснилось, что всех нанял какой-то человек, что ходил каждый день по базару и говорил речи обвинительные перед людьми рабочими. И обвинял в своих речах тот человек Нахора в смерти бедной девушки, а пуще него – Лота: юношу красивого и избалованного, что совратил невинную девушку, задурманил голову словами любви лживыми, а после, наигравшись ее телом, выгнал на улицу. И говорил тот человек, что суд над Нахором был несправедливым – откупился лавочник золотом от наказания заслуженного. А Лот – так совсем не пострадал. Скрывают родственники от суда мальчишку сластолюбивого, что продал душу демонам за красоту свою обольщающую. И говорил тот человек, что хоть суд продажный и признал совратителей и насильников невиновными, но следует их наказать жестоко, чтобы другим неповадно было девушек губить. И всем, кто с ним соглашался, раздавал человек медь и серебро и звал ночью к воротам Нахоровым, где им еще дадут. Но когда спросил судья у разбойников, кто этот человек, что на суд клеветал и звал людей вредить честному человеку, ответили негодяи, что не знают имени его, поскольку не назвался он, и что не видели даже лица его из-за платка, что носил человек всегда поднятым до самых глаз.
Разбойников тех, конечно, примерно наказали: били долго прутьями мочеными по пяткам и плечам на площади, а после сослали рабами на соляные работы – и безобразия с того дня прекратились. Но все же неспокойно было на душе у Нахора. Чувствовал он нелюбовь на себе от людей Харрана. Приходилось ему теперь ходить по городу со слугами для защиты. И торговля шла много хуже прежнего. И тогда понял Нахор, что нужны ему покровители властные, чтобы дела свои поправить. И стал искать. И, вроде бы, нашел таковых.
2
Новый посох почти готов. Осталось вырезать рукоять в виде головы барана – такую он видел у одного из пастухов. Резчик из Лота никудышный, да и нож тупой. Но это не важно. Главное – занять себя чем-нибудь. Чтобы не думать.
Лот теперь не любит думать – от мыслей ему становится грустно. Жизнь его пастушеская проста и однообразна. Мечтать он зарекся, а прошлое лучше не вспоминать. В прошлом – мать и сестра его Рухама. Где они сейчас, что с ними? В прошлом – могила Нехамы, которую давно замели пески. И Табил…
Теперь он все знает. Как-то он разговорился о Табил с Сарой, – так получилось, – и она сказала, что Табил, наверное, ждала ребенка. У них мог быть ребенок! Он мог стать отцом! И они их убили: его дитя и его Табил!.. А как это по-другому назвать?.. Если бы он только был рядом!.. Но они нарочно его отослали. Кто им дал право распоряжаться его судьбой?!
Как бы жил? Так же и жил – как сейчас: нанялся бы к кому-нибудь пастухом. Ему много не надо – он с детства знает, что такое бедность. И Табил была бы счастлива с ним – она тоже никогда не была богачкой. Это они – жадные, это им надо слишком много для счастья. А Лоту нужна только любовь. Разве любовь купишь за золото? Ничего они не понимают, хоть и прожили долгую жизнь. Солнце светит для всех. И вода из колодца, когда хочешь пить, одинаково сладка – что богатому, что бедному. А когда ты голодный, какая тебе разница: ешь ты мясо из котла или кусок хлеба и козий сыр? А вот когда нет любви, ее ничем не заменишь!..
Уже два года он в стане. Как приехал, попросил дядю Аврама, чтобы тот дал ему небольшое стадо. Чтобы он сам его пас, один. И дядя выделил ему скот – несколько десятков коз и четырех козлов. Дал он ему и палатку. И все остальное, чтобы жить в поле. С тех пор он один и живет. Аврам приезжает не часто. Привозит кое-что из продуктов. Каждый раз просит вернуться к шатрам. Но Лот не соглашается. А потом дядя начинает говорить о боге, о смирении, о Ханаане…
О боге ему слушать неинтересно. Лоту не нужен бог Аврама. И все боги в мире ему тоже не нужны. Что хорошего он видел от богов? Ничего! Одно только горе. Пусть лучше боги забудут о нем, как он забыл о них. Пусть оставят в покое – только этого он от них и просит.
А в Ханаан бы он поехал. Его ничего не держит в Харране. Он в Харране ни о ком не пожалеет. Даже о деде. Хотя – нет, деда ему все же жалко. С ним бы он заехал попрощаться. А после бы уехал – навсегда. Все равно – куда. Чем дальше от своего прошлого, тем лучше.
А в последнее время к нему иногда стала наезжать Сара – вроде как балует его домашней стряпней. В еде ее Лот не нуждается – сам себе привык готовить. Но, признаться, Сара готовит вкусно. Даже лучше, чем Шира. Она и травы ему сушенной дала, которую подмешивает в варево, и все же вкусно, как у Сары, у него не получается. С Сарой, когда она приезжает, они разговаривают еще меньше, чем с Аврамом. Тревожно Лоту как-то с ней. Не чувствует он в ней сестру. Будто чужая женщина. Красивая. Но красота Сары какая-то грустная, закрытая и… строгая. Лоту стыдно на нее смотреть, но он невольно смотрит, когда Сара отворачивается – словно ворует ее красоту недоступную. И она это чувствует. И ей тоже с Лотом неуютно. Почему же она тогда приезжает?..
3
Аййа возилась с платьем, присев на лавочку у треноги со светильниками. Вчера, во время представления, когда они танцевали перед разгоряченной толпой, кто-то из девушек слегка дернул ее сзади за шейный шнурок. Этого оказалось достаточным, чтобы платье моментально соскользнуло. Полностью!
Первым желанием Аййы было остановиться и закрыть тело руками, но это было невозможно – бубен продолжал отстукивать ритм. Она лишь слегка замешкалась, чтобы небрежно откинуть предательский кусок ткани, который запутался в ногах, и продолжила танцевать. Она слышала, как толпа разом охнула при этом, а потом начала свистеть и улюлюкать. Ей казалось, что все смеются над ее оплошностью, над ее уродливой, в разноцветном вихре развевающихся юбок, наготой. Но когда, под финальный удар бубна, они все замерли со вскинутыми вверх руками, Аййа увидела сотни взглядов, жадно устремленных на нее. Толпа хлопала и кричала слова приветствия, выражая свое восхищение – ею одной. И она была счастлива в тот миг.
Но потом, когда они забежали за полог, один из евнухов влепил ей пощечину, сказав, что своей оплошностью она сорвала представление. Аййа даже не стала оправдываться. Она знала, что девушки иногда проделывают такое со слишком прыткими новыми товарками. И вот теперь это случилось с ней. Это была ей месть за то, что она заняла место их подруги, которая, на взгляд кого-то из старших жрецов, стала слишком медленно двигаться и была уже не так хороша, как прежде.
Конец ознакомительного фрагмента.