Лот Праведный. Исход

Асланов Рамиз

– Я послал девчонку на базар, – сказал Нахор, словно угадав его мысли – Как она, Шира, справляется?

Шира, прислуживающая за столом, лишь пожала плечами, посмотрев пристально на Лота.

– Ты ее не очень обижай, – продолжил дядя. – Молодая совсем. И хромая в придачу. Пусть пока в комнатах убирает да постели застилает. Поняла?

– Поняла – не дура, – буркнула Шира.

Лоту послышалась в ее голосе скрытая обида – и он удивленно посмотрел на женщину. Было Шире лет пятьдесят. Лицо плоское, смуглое, в мелких морщинах. Женщина она статная, но фигура ее уже начала оползать толстыми складками на широкие бедра. Лоту трудно представить, что когда-то эта некрасивая женщина была желанной наложницей деда,

была такой же юной и тонкой как Табил. Ему жалко Ширу: что с ней будет, когда дед умрет? Дадут немного серебра и отпустят, или же отправят в стан – стряпухой? Как она будет доживать свой век – одна, без мужчины и детей? А ведь все у нее могло сложиться иначе.

После весь день Лот был рассеян: то не услышит обращенного к нему вопроса покупателя, то принесет другой товар, а ни тот, что просили. Дядя хмурился, что-то ворчал про себя, но замечаний племяннику не делал. Несколько раз Лот выходил из лавки, якобы по нужде, но лишь раз увидел Табил: она сидела рядом с Широй, взбивавшей палкой шерсть на расстеленной холстине, и о чем-то с ней оживленно переговаривалась, улыбаясь. Подойти было неудобно.

Встретились они только поздно вечером. В узком коридоре ведущим во двор. Лот возвращался от деда, а она – из комнаты Лота. Девушка держала обеими руками у груди глиняный кувшин. В коридоре было темно. Они чуть не столкнулись лбами и, отшатнувшись, застыли совсем рядом. Он хотел что-то сказать, о чем-то спросить, но не находил ни одного подходящего слова.

– Мне сказали, что ты любишь пить молоко по ночам, – чуть слышно сказала Табил, обрывая неловкое молчание. – Я налила в большую кружку и поставила на скамеечку у постели. И свечи зажгла, чтобы ты случайно не опрокинул.

Лота бросило в жар от ее нежного покорного голоса. Он облизнул губы, ставшие вдруг сухими и шершавыми.

– У тебя еще осталось? – спросил он.

– Ты хочешь молока? Здесь еще больше половины, – сказала девушка, протягивая ему кувшин, и невольно подняла глаза.

Взгляды их встретились. Кувшин, выскользнув из рук девушки, с грохотом ударился о глиняный пол – и молочные капли брызнули во все стороны, окатив их босые ноги непорочной прохладой. Табил бросилась на колени и начала лихорадочно собирать черепки. Лот присел вслед за ней на корточки, протянул руки и, обняв ладонями ее лицо, нежно приподнял, чтобы заглянуть в глаза. Табил плакала, беззвучно. Плечи ее мелко тряслись.

– Не плачь, Табил, это всего лишь глиняный кувшин, – сказал он и притянул девушку к себе.

Он целовал ее нежно, едва касаясь губами, в лоб, в веки, в висок, пока губы их не встретились. Он словно пил из нее душу – капля за каплей – и чем больше он пил, тем неудержимее становилась его жажда. Он встал, увлекая ее, и обнял, прижимая все сильнее, словно желая слиться с ней. Под тяжестью его тела Табил начала невольно пятиться, зацепилась ногой за половичок – и они оба упали, не разжимая объятий. Он целовал ее шею, грудь под тонкой тканью ночной рубашки, и снова – в губы, податливые и требовательные, и она жадно отвечала на его поцелуи, пытаясь приподняться навстречу.

– Лот!..Лот!.. Возьми меня!.. Сделай меня своей! – страстно шептала она, задыхаясь от желания.

Он подхватил ее, поднял и понес на руках в комнату. Сердце его ликовало от гордости: он нес свою первую добычу!

– От тебя так сладко пахнет! – сказал он, гладя ее волосы.

– Меня купали, – ответила она.

– Купали?

– Да. Шира и Бина.

– Зачем? – спросил Лот.

Табил промолчала, лишь взяла его пальцы и стала целовать.

– А как получилось, что мать привела тебя к нам?

– Она не сама пришла. Твой дядя к нам заходил раньше.

– И ты согласилась?

– Меня никто не спрашивал, – сказала она просто. –

Но если бы спросили… Лот, ты любишь меня? Хоть немного?

– Как же я могу не любить тебя, Табил? – удивился искренно Лот. – Ты такая красивая! Я полюбил тебя сразу как увидел!

– И я тебя! Хотя видела только два раза, издалека, когда ты шел куда-то со своим дядей. Я люблю тебя уже два года! И буду любить всегда, пока великий Син не заберет мое дыхание!

Табил с силой прижалась к Лоту своим хрупким телом и начала иступлено целовать его грудь.

– Табил, что с тобой? Ты опять плачешь? – спросил он встревожено.

– Лот, я хромая! – сказала девушка, закрыв лицо руками.

– Я этого не замечаю. Мне все равно.

– Мы другого рода! Твой дед никогда не возьмет меня к тебе даже наложницей!

– Ты не права, Табил. Мой дед добрый. И он сделает все, что я попрошу.

– Лот, обещай мне только одно, что позволишь быть рядом с тобой! Мне все равно кем я буду – только бы с тобой! Каждый день! Всегда!

– Табил, – сказал Лот, мягко отрывая ее ладони от залитого слезами лица, – я обещаю тебе, что никогда с тобой не разлучусь. Клянусь всеми богами!

8

Табил приходила теперь к нему почти каждую ночь. Лот похудел, осунулся, лицо его почернело. А Табил – напротив – с каждым днем все хорошела. Кожа ее стала гладкой, груди упруго налилась, глаза светились искристым светом, и даже хромота ее была теперь почти незаметна – казалось, она не идет по земле, а скользит по воздуху.

Нахор стал хмуриться на племянника, строже с него требовал, пытаясь внушить свое недовольство чрезмерным увлечением девушкой. Но Лот словно не понимал его немых намеков. У него пропал последний интерес к торговле. Дошло до того, что он от скуки стал грубо шутить с покупателями. И к деду он теперь ходил гораздо реже. Фарре приходилось уже требовать к себе внука, приходившего раньше по несколько раз в день и вполне терпеливо сносившего наложенную на него повинность.

Все мысли Лота были о Табил. Первые дни восторженной нежности прошли. Прошла и пора неистовой страсти. Теперь они занимались любовью с усердием любознательных путешественников, исследуя самые потаенные уголки своих тел, открывая для себя каждый день все новые секреты наслаждений – и это было не менее увлекательно. Лот и не подозревал, что Табил, каждую ночь удивлявшая его неопытность своей изобретательностью, прилежно брала уроки у Ширы и Бины. Эти две женщины, давно не знавшие мужской любви, обреченные доживать свой женский век ухаживая за медленно разлагающимся телом старика, жили теперь первой любовью пятнадцатилетней девушки к столь же чистому и впервые влюбленному юноше. Они учили Табил хитрым приемам мгновенно возбуждать и столь же быстро успокаивать любовную страсть, дразнить неиспробованным и подчинять своей воле, затягивая удовольствие до тех пор, пока оно не извергнется безудержным потрясением. Они открыли этой глупой девочке секреты любовных отваров. Они объясняли ей, как себя вести в разных ситуациях, чтобы не разозлить любовника глупым упрямством, но все же добиться желаемого – да еще так, чтобы он сам об этом просил. И каждое утро, после еще одной ночи страсти, эти увядшие женщины возбужденно выпытывали у смущенной девочки подробности ее любовных приключений. Но Табил стыдливо молчала, или безыскусно отвечала: «он был доволен», «ему понравилось», ревниво не позволяя женщинам даже мысленно разделить ее счастье, ее восторг, ее торжество. Но опытным женщинам все было понятно и без слов. Стоило хоть мельком взглянуть на сияющее лицо девушки – и угрюмые, давно забывшие о нежных чувствах женщины, любуясь ею, невольно умилялись. Они одобрительно радовались ее радости, посмеивались снисходительно над ее смущением, пряча за смехом свою грустную добрую зависть.