Лотерея [Подтверждение]

Прист Кристофер

Случалось, что днем, когда Грация была на работе, Сери составляла мне компанию. Иногда она была в соседней комнате, и я это чувствовал, а иногда поджидала меня снаружи, на улице. А когда мне удавалось к ней приблизиться, я беседовал с ней и объяснял ей себя. Больше всего мы сближались во время прогулок, тогда она рассказывала мне об островах, о Йа и Кэ, о Мьюриси, Сивле и Панероне. Она родилась на Сивле, была замужем, развелась и с этого времени объехала массу островов. Иногда мы гуляли по широким бульварам Джетры, а иногда садились в трамвай и ехали к побережью, и я показывал ей Сеньорский

дворец и охранников в их фантастической средневековой форме.

Но Сери приходила только тогда, когда сама того хотела, и мне ее порой недоставало.

— Ты так и не заснул, — сказала вдруг Грация. Я помолчал несколько секунд и кивнул.

— Да.

— О чем ты думаешь?

— Да так, о всяком.

— Мне тоже не спится. Жарко. — Она села и щелкнула выключателем. Жмурясь от внезапно вспыхнувшего света, я ждал, когда же Грация закурит, что она тут же и сделала. — Питер, а ведь ничего из этого не получается, ты согласен?

— В смысле — из того, что я здесь живу?

— Да, тебе это претит. Ты хоть способен честно в этом признаться?

— Мне это совсем не претит.

— Тогда все дело во мне, ведь что-то же точно не так. Ты помнишь, как мы условились в Каслтоне? Что если опять все пойдет вкривь и вкось, мы не будем притворяться и поговорим откровенно.

— Я ничуть не притворяюсь. — (И тут внезапно появилась Сери; она сидела на краю кровати, отвернувшись от нас и чуть наклонив голову набок, и слушала.) — Просто мне надо свыкнуться с тем, что случилось в прошлом году. Ты понимаешь, о чем я?

— Пожалуй, что да. — Она отвернулась и начала водить зажженным концом сигареты по пепельнице, сгребая пепел в аккуратную кучку. — А вот ты, ты хоть когда-нибудь понимаешь, о чем яговорю?

— Иногда.

— Премного благодарны. А все остальное время я только зря болтаю языком?

— Грация, не устраивай, пожалуйста, новый скандал. Я тебя очень прошу.

— Я не устраиваю никаких скандалов, а просто пытаюсь до тебя достучаться. Ты хоть когда-нибудь слушаешь, что я говорю? Ты все забываешь, ты противоречишь сам себе, ты смотришь сквозь меня, словно я — пустое место. Прежде ты таким не был.

— Да, я понимаю, что я виноват. Согласиться было проще всего. Я хотел бы ей все объяснить, но боялся, что она разозлится.

Да что там сегодняшняя ссора, я мог вспомнить эпизоды, когда Грация становилась решительно невозможной по той лишь причине, что очень устала на работе или что-нибудь ее расстроило. Вначале я пытался пойти ей навстречу, разделить ее огорчения, чтобы они стали чем-то таким, что бы нас сближало, а не разделяло, но Грация тут же окружала себя непреодолимой эмоциональной стеной. Она раздраженно отмахивалась, либо впадала в ярость, либо уходила от разговора каким-нибудь еще образом. Я пытался привыкнуть к ее невротическим выходкам, но не так-то это было просто.

После Греции мы несколько месяцев не виделись, а потом случайно встретились и сошлись, и я вскоре заметил, что она постоянно держит на прикроватной тумбочке пузырек жидкого мыла. Грация сказала мне, что это на случай, если ей ночью потребуется снять кольца (когда я спросил, почему бы не снять их заранее, перед сном, она объяснила, что эта

плохая примета). Через несколько месяцев, когда мы побольше сблизились, она призналась, потупив глаза, что иногда испытывает клаустрофобию конечностей. Я подумал, что это шутка, но она совсем не шутила. В нервном, вздернутом состоянии она не могла носить обувь, кольца, перчатки. Как-то вечером, вскоре после Каслтона, я вернулся домой из паба и увидел, что Грация лежит на кровати и судорожно всхлипывает. Рукав ее блузки был разодран по шву, и я тут же подумал, что во всем виноват какой-нибудь уличный хулиган. Я попытался успокоить Грацию, но только еще больше вогнал ее в истерику. А дело было в том, что у нее заело молнию на сапоге, а блузку она порвала сама, когда корчилась на кровати, пытаясь стащить этот сапог с ноги. Попутно она разбила стакан и изломала себе все ногти. Мне хватило нескольких секунд, чтобы расстегнуть молнию и освободить ее от сапога, но к этому времени она окончательно ушла куда-то в себя. Весь остаток вечера она ходила по квартире босиком, с разорванным, неряшливо болтающимся рукавом блузки, в ее опухших глазах стоял немой первобытный ужас. А сейчас Грация потушила окурок и придвинулась ко мне поближе.

— Питер, я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Это нужно нам обоим, и мне, и тебе.

— А за чем же тогда дело? Уж чего я, кажется, не перепробовал.

— Я хочу, чтобы ты был ко мне повнимательнее. Сейчас ты какой-то отрешенный. Иногда можно подумать, что я и вообще не существую. Ты ведешь себя так, словно… да ладно, это ерунда.

— Почему ерунда? Ты уж начала говорить, так продолжай.

Несколько секунд Грация молчала, и вокруг нас медленно расползалась тишина.

— Ты встречаешься с кем-то еще? — спросила она в конце концов.

— Нет, конечно. С чего ты так решила?

— Это правда?

— Грация, я люблю тебя,и никого другого у меня нет.

— А ведешь себя так, словно есть. Ты всегда словно во сне, а когда я к тебе обращаюсь, ты отвечаешь так, словно уже отрепетировал этот ответ с кем-то другим. Ты понимаешь, что именно так все и выглядит?

— Ты приведи хоть какой-нибудь конкретный пример.

— Ну как это возможно? Я же не веду стенограмму. Но в твоих словах нет непринужденности, они все словно написаны заранее. Может показаться, что ты долго обо мне думал и придумал, какой я должна быть. И пока я действую по твоему сценарию, тебе просто и ты знаешь, что тебе делать, а когда я от него отступаю — потому что устала, или чем-нибудь расстроена, или просто потому, что я это я, — ты тут же теряешься, а потом начинаешь злиться. Это нечестно, Питер. Я не могу стать в точности тем, чем ты меня воображаешь.

— Прости, пожалуйста, — сказал я и притянул ее к себе. — Я не знал. Я не нарочно. Ты у меня единственная, и мне не нужно никого больше. Вот и в прошлом году, ведь я из-за тебя тогда уехал. Были и другие причины, но главная — это то, что мы разошлись и мне трудно было это пережить. А теперь ты ко мне вернулась, и я только о тебе и думаю. Я не хочу, чтоб у нас снова все разладилось. Ты веришь мне?

— Да… но не можешь ли ты сделать как-нибудь так, чтобы это было более заметно?