Лотерея [Подтверждение]
Шрифт:
Меня беспрестанно одолевали некие образы. Они появились сразу, как только я начал осознавать себя, но лишь потом, получив некоторые представления о реальности, я сумел осознать их призрачность. Плодом моих долгих размышлений стал вывод, что на какой-то стадии болезни я находился в бреду.
А потому эти образы должны были быть проблесками воспоминаний о моей прошлой жизни!
Я видел и узнавал лица, я слышал знакомые голоса, мне казалось, что я нахожусь в неких местах. Места эти были совершенно мне незнакомы, однако казались вполне реальными, достоверными.
Смущало то, что создаваемое ими впечатление никак не соответствовало так называемым фактам, то есть тому, что рассказывали обо мне Ларин и Сери.
Весьма примечательно,
Когда Сери начинала запинаться и останавливаться, противоречить самой себе, когда Ларин ее прерывала, именно тогда у меня появлялось впечатление, что она говорит мне правду.
В такие моменты мне очень хотелось, чтобы она сказала больше, чтобы повторила свою ошибку. Ошибки были гораздо интереснее всего остального! Оставаясь с ней один на один, я пытался подтолкнуть ее на большую откровенность, однако она никак не желала признать, что отклоняется от истины. Вынуждать ее было невозможно — слишком велики были мои сомнения, слишком мало я понимал.
Но при всем при том уже через несколько дней у меня сформировались две совершенно различные версии меня.
Версия, так сказать, официальная, излагавшаяся Ларин и Сери, выглядела следующим образом: я родился в городе, называемом Джетра, в стране, называемой Файандленд. Моим отцом был Франфорд Синклер, моей матерью — Котеран Гилмор, сменившая, когда она вышла замуж, фамилию на Синклер. Моя мать уже умерла. У меня есть сестра по имени Каля. Она замужем за мужчиной по имени Яллоу. Это именно имя, а не фамилия. Каля и Яллоу живут в Джетре, детей у них нет. После школы я поступил в университет и получил степень по химии. Потом я несколько лет работал химиком в компании, производящей ароматические вещества. В недавнем прошлом у меня обнаружилось опасное заболевание мозга, после чего я отправился на остров Коллаго, входящий в состав Сказочного архипелага, чтобы пройти курс лечения в специализированной клинике. По пути на Коллаго я встретился с Сери, и мы с ней стали любовниками. В результате перенесенной хирургической операции я впал в амнезию, и теперь Сери на пару с Ларин стараются восстановить мою память.
В некотором, простейшем, смысле я все это принимал. Наставницы нарисовали мне вполне убедительную картину мира: они рассказали мне о войне, о нейтральности островов, о неурядицах в жизни большинства людей, вызванных этой войной. География мира, его политика, экономика — все это было описано живо и убедительно.
Волны моего осознания мира разбегались до горизонта и дальше.
Но тут же было и неприятие, основанное на противоречиях мною услышанного, поэтому в моем внутреннем мире эти волны сталкивались и рушились.
Сери и Ларин говорили, что я родился в Джетре. Они показывали мне Джетру на карте и на фотографиях. Я был джетранцем. Но однажды, описывая мне Джетру и заглядывая попутно в машинописный текст, Сери сказала «Лондон». Я был потрясен. (Странное слово было напрямую связано с некими впечатлениями, испытанными мною в бреду. Оно совершенно точно обозначало определенное место. Может быть, место, где я родился, а может быть, и нет; так или иначе, оно существовало в моей жизни и называлось Лондон.)
Мои родители. Сери и Ларин сказали, что моя мать умерла. Я не ощутил ни потрясения, ни хотя бы удивления. Потому что и так это знал. Но они же сказали с полной определенностью, что мой отец жив. (Мне так не казалось, здесь было какое-то противоречие. Мой отец жив, мой отец умер… Так что же тут правда? Даже Сери была не вполне уверена.)
Моя сестра. Каля двумя годами старше меня, замужем за Яллоу. Но был случай, когда Сери назвала мою сестру Фелисити, а Ларин ее быстро поправила. Новое неожиданное потрясение: в бредовых видениях именно это слово, «Фелисити», и было именем моей сестры. (И новые сомнения внутри сомнений. Всякий раз, когда Ларин или Сери говорили о Кале, они старались передать мне теплоту наших с ней отношений,
Муж и семейство моей сестры. Яллоу фигурировал где-то на периферии моей жизни, однако и он, подобно Кале, неизменно упоминался в самых теплых, дружественных тонах. (Я знал Яллоу под другим именем, но не мог его вспомнить. Я ожидал, что однажды это имя соскочит у Сери с языка, но тут она была совершенно последовательна. А еще я знал, что у «Фелисити» и ее мужа, которого мне приходилось называть про себя именем «Яллоу», были дети, однако об этих детях не говорилось ни слова.)
Моя болезнь. Здесь тоже была какая-то неувязка, но я не мог понять, в чем именно. (У меня была тайная уверенность, что ничем я не болел.)
И наконец, сама Сери. Изо всех ее неувязок эта была наименее объяснимой. Я видел ее ежедневно, по многу часов подряд. По сути дела, она ежедневно объясняла мне себя и свои взаимоотношения со мной. В океане, полном бездонных глубин и подводных течений, она была единственным островком реальности, за который я мог уцепиться. Однако своими словами и запинками, своими жестами, мимолетной необъяснимой тенью на своем лице и столь же необъяснимыми долгими паузами она заставляла меня сомневаться в своем существовании. (За ней скрывалась другая женщина, ей дополнительная. У меня не было имени этой женщины, только абсолютная вера в ее существование. Эта другая Сери, doppelganger,беспрестанно появлялась в моих бредовых видениях. Она, «Сери», была опасной и изменчивой, ненадежной и вспыльчивой, нежной и очень сексуальной. Она вызывала во мне любовь и стремление защитить ее, но одновременно тревогу и боязнь за себя. Ее существование в той, другой моей жизни было настолько ярко, что иногда я словно мог прикоснуться к ней, ощутить ее запах, взять ее за тонкие, хрупкие руки.)
19
Сомнения в собственной личности стали привычной, постоянной частью моего существования. Углубляясь в них, я видел себя в обращенном виде, чуть отличным от оригинала, подобным фотографии, напечатанной с перевернутого негатива. Но больше всего меня занимало мое выздоровление, потому что с каждым днем я чувствовал себя более бодрым, более сильным, более приспособленным к возвращению в нормальный мир.
Мы с Сери часто и подолгу гуляли по территории клиники. Однажды вместе с Ларин мы выбрались в Коллаго-Таун посмотреть на спешащие по улицам машины и на корабли в гавани. В клинике был плавательный бассейн, а также корты, теннисные и для сквоша. Ни дня без тренировок; я наслаждался ощущением своего тела, вновь обретавшего силу и ловкость. Я начал набирать потерянный ранее вес, снова отрастил волосы, загорел под жарким солнцем, и даже мои послеоперационные шрамы начали бледнеть. (Доктор Корроб сказал, что через несколько недель они и вовсе исчезнут.)
Параллельно ко мне возвращались и другие умения. Читать и писать я научился почти мгновенно, а когда обнаружились трудности со словарным запасом, Ларин дала мне изданное клиникой пособие, и уже через несколько часов я владел языком со всеми его тонкостями. Моя восприимчивость заслуживала самых высоких похвал: все для меня новое я усваивал — вернее, как подчеркивала Ларин, освежал в памяти — досконально и быстро.
Вскоре у меня появились вкусы. Музыка, к примеру, казалась мне сперва угнетающим разноголосым шумом, но затем я начал различать мелодию, затем гармонию и наконец с торжеством обнаружил, что одни разновидности музыки нравятся мне больше других. Еще одной областью моих пристрастий и неприязней стала пища. Мое чувство юмора быстро утратило первоначальную грубость: я открыл, что в физиологических функциях не так уж много смешного и что бывают шутки забавные, а бывают и не очень. Сери съехала из своей гостиницы и стала жить в коттедже вместе со мной.