Лотофаги
Шрифт:
– Сомневаюсь.
– Так вот, закон Мальтуса гласит, что численность населения зависит от предложения продуктов. Если увеличивается количество пищи, численность населения пропорционально растет. Человечество развивалось под воздействием этого закона; оно было приостановлено почти на сто лет, но наша раса обрела под его влиянием гуманность.
– Приостановлено! Это похоже на отмену закона тяготения или исправление теоремы Пифагора.
– Нет, нет, - сказала Пат.
– Приостановление действия этого закона произошло в результате развития техники в девятнадцатом и двадцатом веках,
– А как это связано с Оскаром?
– А вот как: его раса развивалась не под действием этого закона. Иные факторы поддерживали ее численность ниже границы предложения пищи, то есть развился вид, свободный от борьбы за пропитание. Он идеально приспособлен к среде и не требует ничего больше. Цивилизация для него излишня!
– Но... как же трехглазые?
– Да, трехглазые. Видишь ли, Хэм, как я говорила несколько дней назад, трехглазые - пришельцы, явившиеся из сумеречного пояса. Когда эти дьяволы сюда прибыли, народ Оскара уже полностью развился и не мог измениться, чтобы противостоять новым условиям, иди же не мог измениться достаточно быстро. Поэтому они обречены на гибель. Как говорит Оскар, скоро они вымрут и... это их нисколько не беспокоит.
– Она вздрогнула.
– Единственное, что они делают, что могут делать, это сидеть перед пещерами и думать. Может, их мысли - это мысли богов, но собственной воли у них нет ни на грош. Именно в этом и состоит растительный разум!
– Я думаю... думаю, что ты права, - буркнул Хэм.
– Но это довольно страшно, правда?
– Да.
– Девушка дрожала, несмотря на теплую одежду.
– Да, это страшно. Такие великолепные умы, и нет возможности для их работы. Это как мощный бензиновый двигатель с лопнувшим карданным валом: как бы он ни работал, колеса все равно не крутятся. Хэм, знаешь, как я их назову? Lotophag Veneris Лотофаги! Их вполне устраивает сидение на месте и размышление о мире, в то время' как меньшие разумы - наши и трехглазых - борются за их планету.
– Это хорошее название, Пат.
– Когда девушка поднялась, Хэм удивленно спросил:
– А твои образцы? Ты не будешь их препарировать?
– Завтра.
– Пат как была, в одежде, бросилась на койку.
– Они испортятся! И твоя лампа на шлеме - ее нужно починить.
– Завтра, - устало повторила она, а его собственная усталость прекратила дальнейшие споры.
Когда через несколько часов запах гниения разбудил его. Пат все еще спала в тяжелой верхней одежде. Хэм выбросил сумку и образцы наружу, а затем снял с девушки скафандр. Когда он осторожно укладывал ее на койку, она почти не пошевелилась.
Пат не жалела о выброшенной сумке; следующий день, если эту бесконечную ночь можно назвать днем, застал их идущими по мрачному плоскогорью со все так же не работающей лампой на шлеме девушки. Снова с левой, стороны доносился дикий, издевательский смех жителей ночи, несущийся с низовым ветром; дважды брошенные с большого расстояния камни рассыпали вокруг сверкающие осколки льда. Люди двигались вперед апатично и молча, словно загипнотизированные, но им
Пат обратилась к первому лотофагу, которого они встретили.
– Мы вернулись, Оскар, - сказала она.
– Как ты провел ночь?
– Я думал, - заклекотало существо.
– О чем ты думал?
– Я думал о...
– голос умолк.
Треснул стручок, и характерный запах ударил в их ноздри.
– О... нас?
– Нет.
– О... мире?
– Нет.
– О... Нет, это не имеет смысла, - устало сказала Пат. Можно пытаться до конца света и никогда не наткнуться на нужный вопрос.
– Если этот нужный вопрос существует, - добавил Хэм. Откуда ты знаешь, что есть слова, подходящие для него? Откуда знаешь, что это мысль, которую мы можем понять? Наверняка есть мысли, лежащие за пределами нашего понимания.
Слева с глухим звуком лопнул еще один стручок. Хэм заметил, как пыль словно тень летит сквозь снопы света от их ламп, увидел, что Пат глубоко вдохнула терпкий воздух, когда облачко достигло ее. Запах был до странности приятен, особенно если вспомнить, что то же вещество, но в большей концентрации однажды едва не лишило их жизни. Он испытал какое-то смутное опасение, когда эта мысль пришла ему в голову, но не сумел понять причин этого опасения.
Внезапно до него дошло, что они в полном молчании стоят перед лотофагом, а ведь пришли сюда задавать ему вопросы.
– Оскар, - спросил он, - в чем смысл жизни?
– Его нет. Нет никакого смысла.
– Тогда почему за нее так держатся?
– Мы за нее не держимся. Жизнь ничего не значит.
– Потому что, когда вы исчезнете, мир будет существовать по-прежнему? В этом дело?
– Когда нас не будет, всем будет все равно, кроме триопов, которые нас едят.
– Которые вас едят, - как эхо повторил Хэм.
В этой мысли было нечто такое, что пробилось сквозь туман равнодушия, окутавший его мысли. Хэм взглинул на Пат, безучастно и молча стоявшую рядом; в свете фонаря он видел за стеклами ее серые ясные глаза, смотрящие прямо перед собой с выражением либо рассеянности, либо глубокой задумчивости. А из-за ледяного вала донеслись вдруг крики и дикий смех жителей темноты.
– Пат, - сказал он.
Ответа не было.
– Пат!
– повторил он, кладя отяжелевшую руку на ее плечо.
– Нужно возвращаться.
– Справа от них лопнул стручок.
– Нужно возвращаться, - повторил он.
Из-за хребта внезапно обрушился град камней. Один ударил в шлем Хэма, и передний фонарь лопнул; другой попал в плечо, причинив мучительную боль, хотя это показалось ему удивительно несущественным.
– Нужно возвращаться, - упрямо повторял Хэм.
Пат наконец откликнулась, все так же не двигаясь.
– Зачем?
– глухо спросила она.
Хэм задумался над этим. Действительно, зачем? Чтобы вернуться в сумеречный пояс? В памяти его возник образ Эротии, потом картины воображаемого медового месяца, проводимого на Земле, затем целая серия сцен на Земле: Нью-Йорк, академический городок, окруженный деревьями, солнечная ферма, на которой прошло его детство. Однако все это казалось далеким и нереальным.