Лоуни
Шрифт:
* * *
Я оставил эту часть на потом, но она должна быть написана и представлена для чтения, как и все остальное. Когда ко мне придут задавать вопросы, а это обязательно произойдет, мне понадобится четко все изложить, какой бы ужас это ни вызывало.
Доктор Бакстер говорит, что я должен меньше обращать внимание на мелочи жизни и видеть общую картину в целом, но у меня нет выбора, и эти подробности сейчас очень важны. В мелочах истина. И в любом случае, мне все равно, что
* * *
Все эти тридцать лет в ночных кошмарах и в бессоннице предрассветных часов я снова и снова спускался по ступенькам подвала. Я помню наизусть звук шагов, мне известен скрип каждой половицы. Я по-прежнему чувствую сырую штукатурку под ладонью, когда в тот, окутанный туманом день Клемент и я медленно спускались в темноте, держась за стену и волоча за собой Хэнни.
Он уже потерял сознание к тому моменту, как мы достигли самого низа, и нам пришлось тащить его, повисшего на наших плечах, на матрас, брошенный посреди пола. Вокруг пуговиц на его рубашке были заметны свежие пятна. Хэнни выскользнул из наших рук и свалился на матрас. Клемент опустился на колени и подложил ему под голову грязную подушку.
Пахло паленым. Столик рядом с матрасом был накрыт черной тканью, свисающие с потолка пучки омелы скручивались от горячего воздуха, поднимавшегося от свечей. Воздух был тяжелый и неподвижный, стены блестели от осевших испарений. Тут и там виднелись тонкие шпили сталактитов, и корни сорных растений пробивались в тех местах, где отвалилась известка. Это было не что иное, как облицованное белым кирпичом подземелье. Сюда Элизабет Перси заманивала усталых моряков, чтобы зарубить их и съесть.
Рядом с матрасом лежала куча грязных полотенец и стоял эмалированный таз с окровавленными инструментами: скальпелем, ножницами и парой щипцов. Кровь потемнела и сгустилась. Здесь Элс родила ребенка, который никогда не видел дневного света.
В дальнем конце помещения стояла плетеная корзина. Она качалась, когда младенец брыкался и хрипло кричал. Клемент заткнул уши руками.
В низком помещении крик казался невыносимо громким. У стены стояли Паркинсон и Коллиер. Собака лежала, положив голову на лапы, она трусливо смотрела вверх в поисках ободрения. Раз заскулив, она умолкла.
Помимо крика младенца слышен был посторонний звук — глухой рокот, исходивший откуда-то снаружи и похожий на отдаленные раскаты грома. Звук прокатывался, рассеивался и снова возвращался. Я понял, что это море билось о скалы рядом с «Фессалией».
— Теперь можешь возвращаться наверх, — сказал мне Леонард, склоняясь над корзинкой и вынимая младенца, завернутого в белую пеленку.
— Нет, — ответил я, — я хочу быть с Хэнни.
Я
— Клемент, — произнес Леонард.
Клемент мягко положил руку мне на плечо:
— Давай! Ты лучше делай так, как они говорят. Все равно ты ничего не можешь сделать для него сейчас.
— Я хочу остаться.
— Не-а, — сказал Клемент, и голос его упал почти до шепота. — Не пойдет. Поверь.
Я понял, что Клемент был прав, что я должен уйти вместе с ним, но я не хотел оставлять Хэнни наедине с этими людьми.
Леонард со свертком прошел мимо меня. Младенец по-прежнему страшно кричал, отчаянно, как попавшее в капкан животное. Крик был настолько громкий, что Леонарду пришлось плотно прижать ребенка к груди.
— Иди, — повторил Леонард, повысив голос. — Тебе нельзя оставаться.
Я почувствовал, как меня тащат из подвала: Клемент выволок меня за руку вверх по ступенькам в коридор, где он встал спиной к двери, чтобы я не мог спуститься обратно.
— Они скажут, когда все будет сделано, — сказал он.
— Когда что будет сделано? — спросил я.
— Когда ему станет лучше.
— Что они будут делать с ним?
— Они? — повторил Клемент. — Они ничего не будут делать.
— Не понял.
Клемент бросил на меня взгляд, заставлявший предположить, что он тоже не понимал.
Не знаю, как долго я ждал. Час, может быть, два. Туман плотно облепил дом, и коридор наполнился бледным светом. Все это время Клемент стоял, прислонившись спиной к двери и с тревогой глядя на меня, пока наконец мы не услышали голос Леонарда, зовущего нас вниз.
Клемент отошел в сторону, и я бросился через две ступеньки вниз, в темноту. Лампочка в потолке была вывернута, и подвал освещался только свечами, расставленными вокруг нарисованного мелом на полу круга. Леонард, Паркинсон и Коллиер стояли внутри круга. Собака Коллиера лежала, дрожа, у его ног.
За пределами круга на матрасе лежал Хэнни, а рядом с ним — младенец. Оба были неподвижны. Хэнни свернулся клубком, обняв руками колени; он так же лежал, когда я оставил его. Младенец был наполовину завернут в простынку.
Пеленки на нем разошлись в стороны, и хотя Леонард быстро выступил из круга, чтобы снова накрыть ребенка, но все-таки недостаточно быстро, и я увидел невидящие серые глаза младенца. Сморщенное желтое лицо. Жуткие вздутия на шее. Искореженную не то лапу, не то руку.
Я увидел младенца. Не уверен, что это человеческое существо.
Леонард присел рядом с Хэнни и осторожно потряс его за плечо. Хэнни открыл мутные глаза.
Он потер лицо тыльной стороной рук и сел. Мгновение спустя он узнал меня, хотя глаза его были полузакрыты. Леонард помог ему встать на ноги. Кровотечение остановилось, и брат подошел ко мне, не хромая.
— Ну, и что ты теперь скажешь? — послышался голос Паркинсона из темноты за свечами.
Я почувствовал руку Хэнни в своей. Она была теплая и тяжелая.