Ловчий
Шрифт:
— Касаев, как я понял, один из этих друзей?
— Совершенно верно, — кивнул Пименов. — Ты, Димка, не смотри, что мы с ним цапаемся. Он мужик хороший. Мы — друзья. Понял?
— Да, я заметил. Как и то, что по ряду вопросов между вами существуют разногласия.
— Па! — издал он неясный звук. — Да ведь Гарька — псих! Заводится с полоборота. Может взвиться из-за пустяка и наговорить сорок бочек арестантов, особенно если чуть поддаст. Кому это понравится? А уж обидчивый! Не дай Бог ляпнуть что-нибудь не то о его статейках! Живьем
— Что же ты понял, Николай?
— Его нутро. Самую сердцевину.
— Ну и в чем она?
— Он не может утешиться, глядя на тех, кому хуже. И потому не будет счастлив. Никогда.
— Ну-у, Николай… Многие миллионы людей не довольствуются тем, что имеют, и хотят большего. Человеческая неудовлетворенность — это и есть истинный двигатель прогресса.
— Не то. — Он покачал перед моим носом пальцем: — Вот послушай, что я тебе скажу… Допустим, найдешь ты золотой самородок с лошадиную голову. Или получишь в наследство миллиард. Станешь ты после этого заниматься своим дерьмовым бизнесом? Нет ведь, согласен?
— Предположим.
— Я разбогатею, — он хлопнул себя по костистой груди, — фотоаппарат, конечно, не выброшу, но снимать буду с разбором и только в свое удовольствие. А вот Гарька журналистику не бросит никогда. Хоть насыпь ему полные карманы бриллиантов, понимаешь?
— Стараюсь.
— У него талант от Бога. Но Гарька — дурак!
— Вот так вывод!
— А я говорю — дурак! — Пименов с силой стукнул кулаком по тумбочке. — Потому как если у человека есть призвание, он только ему и должен служить. Никакой семьи! Ни-ка-кой!
— Думаю, ты неправ. Лариса как раз и обеспечивает ему надежный тыл.
— Лариса? Тыл? — Пименов рассмеялся. — Вот мы с тобой выпиваем да балагурим в свое удовольствие, а с Гарьки в эту самую секунду стружку снимают. О-о, эта аристократочка умеет! Пила без моторчика. Тихо, по-культурному — только это еще хуже…
— Так что же? Святая обязанность жены — уводить мужа от края алкогольной пропасти. Особенно если он талантлив.
Пименов снова уронил голову на грудь, дернулся ею раз, другой, наконец с третьей попытки вернул ее в исходное положение. Прошло не менее минуты, прежде чем — после мучительных усилий — он снова ухватил нить разговора.
— Муж и жена — одна сатана. Ладно… Но когда человек создает семью, у него появляются дети. Он, дурак, радуется, верит — цветы жизни, преемственность поколений, а на самом деле — бац! — Пименов потянулся к стопке.
Я как бы невзначай отодвинул ее.
— Но ведь Яна — прекрасная дочь.
Его лицо сделалось похожим на печеное яблоко.
— Она славная девчонка, нет слов. Не плакса. Нет. Не ноет: ах, я несчастненькая, ах, убогая… Молодец! Только не все зависит от людей… — Мысли Пименова путались, но я чувствовал, что сейчас услышу все-таки нечто важное. — Гарьку, конечно, это здорово подкосило. На всю жизнь. Вот тогда он и запил по-черному.
— Что подкосило, Никола?
Он приложил палец к губам:
— Только смотри: ни-ни! Никогда не заговаривай с ним об этом и, упаси Бог, не ссылайся на меня. Не то — дружбе конец!
Он снова надолго замолчал.
Чтобы поощрить его к откровениям, я долил стопку и молча придвинул к нему.
— Давняя история… — Пименов взял чарку, расплескав половину на постель. — Янке было лет пять… Или шесть… И откуда взялся этот псих с кувалдой? — Он плавно заскользил к подушке.
Я довольно резко вернул его в исходное положение.
— Какая кувалда, Николай?
Он тупо уставился на меня.
— Какая кувалда? — повторил я.
Пименов вдруг хрипло рассмеялся.
— Да не кувалда, дурья твоя башка, а булава. Ты, вообще, можешь отличить булаву от кувалды? А еще биз… мис… — Последнее слово явно не давалось ему.
Я предпринял отчаянную попытку взбодрить его погасающее сознание.
— Выпей, Николай! Яне было лет пять или шесть… При чем здесь булава?
— А при том что у маленьких девочек, на беду, очень хрупкие косточки… — Он выпил, запрокинув голову, да так вместе с чаркой и завалился набок. Через секунду послышался мощный храп.
Досадно! Не вовремя отключился мой друг Николя!
Я стащил с Пименова туфли и уложил его поудобнее, на всякий случай повернув лицом к стене.
Затем, выждав для верности с пяток минут, приступил к обыску.
Напрасно я предполагал, что это простое дело. Десятки коробок, где хранились сотни конвертов с коллажами, фотографиями и рисунками, обещали веселенькую работенку. Притом я не знал, что искать. Совершенно.
Тем не менее я добросовестно перелопатил архив Пименова, не упуская того из виду. Но «свободный художник» спал сном праведника.
Пусто. Ничего подозрительного.
Я заглянул в шкаф, пошарил под бельем и в одежде, порылся на этажерке… Вещи многое рассказали мне об их хозяине, но других результатов поиск не давал.
Напоследок я заглянул в фанерную будку. Здесь и вправду была оборудована фотолаборатория: увеличитель, резак, ванночки, красный свет… Все на виду, тут и при желании ничего не спрячешь.
Разве что… Под фанерной полкой висел матерчатый кармашек для бумаг.
Запустив в него руку, я нащупал внутри разноформатные листки и глянец фотографий.
Наверху пачки, которую я извлек на свет Божий, находился цветной снимок Касаева. Точно такой же лежал в досье, которое я получил на Московском вокзале.
А третий экземпляр я поднял вчера из-под кресла в квартире Касаева.
Вот все и сошлось!
Не успел я, однако, как следует обмозговать эту мысль, как заметил, что держу в руках черканный-перечерканный черновик справки о Касаеве.