Ловцы книг
Шрифт:
На этом месте Труп рассмеялся вслух. Было бы здорово! И чтобы перестрелки с погонями прямо у нас во дворе. А то всех приключений в последнее время – высматривать за каждым углом машину полиции, чтобы вовремя шарф натянуть до бровей, типа я не опасен для общества, дяденьки, не надо меня штрафовать за прогулку по улице без намордника; впрочем, дома с этим гораздо хуже, – думал Труп, ощущая, как стремительно портится настроение, – вовремя я оттуда удрал.
Чтобы исправить резко упавшее настроение, снова стал думать о странном соседе и его гостях. Круто, если они шпионы. Причём всё равно, откуда, за и против кого. Все государства в мире примерно
Даже жалко, что у Трупа нет ни малейшего шанса подслушать, как сосед и его гости болтают на разных языках вперемешку. Вот бы он охренел! Наде нравится говорить по-английски, Самуилу по-русски, Тим отвечает им на литовском, который больше никто из присутствующих не учил, и тут же получает от Нади по башке икейской акулой за такие понты. Так (но обычно всё же без драк игрушечными акулами) и разговаривают друг с другом Ловцы, знающие пару десятков самых распространённых языков своей рабочей цивилизации и ещё несколько каких-нибудь экзотических – по необходимости, или для души.
Когда Ловцы собираются вместе, каждый говорит на том языке, который ему по каким-то причинам нравится больше прочих, или просто удобен вот прямо сейчас, а остальным всё понятно, если язык не редкий, вроде литовского, и они не желторотые новички. Под новичка-то все, конечно, подстроятся, выберут самый простой для него язык. Помнят, как сами когда-то, ещё не привыкнув мгновенно перестраиваться, страдали от вавилонского щебета старших, и как те, спохватившись, повторяли сказанное – медленно, почти по слогам. Ловцы вообще очень трепетно относятся к новичкам, учат их, опекают и берегут, иногда даже ловко подсовывают интересные книги, которые сами могли бы в издательство отнести, чтобы те поскорей привыкали к удаче и чтобы удача привыкла к ним. Короче, когда коллеги перестают с тобой церемониться, начинают шутить над промахами, уводить из-под носа добычу, задирать и дразнить, это повод открыть шампанское – есть что праздновать, ты крут, ты вырос, ты справился, тебя признали своим.
– Акулу пощади! – смеялся Тим, поверженный на ковёр. – Акула с тобой по-литовски не говорила. Она – невинный плюшевый зверь.
– По-моему, ей даже понравилось, – сказала Надя, воинственно размахивая акулой. – Она же хищник-убийца. Значит должна любить нападать.
– А с чего ты решил, будто мы упадём на пол и проспим всё на свете? – спросил Самуил.
– Да потому что сам устал, как собака, – признался Тим. – И это я ещё всю дорогу ехал как барин на заднем сидении, не рулил!
– Да ладно тебе, не придуривайся, – отмахнулся Самуил. И добавил на их общем родном языке: – Ты бодр и полон сил.
– Класс! Спасибо! – от избытка энергии Тим почти заорал.
– О себе же забочусь, – усмехнулся тот. – Мне нужно, чтобы ты немедленно сварил кофе, а потом показал нам город. Но вообще-то ты мог бы и сам.
– Так устал, что не смог бы наверное, – признался Тим. – Даже думать об этом было так трудно, что ну его совсем.
– Это потому, что ты машину не вёл, а всю дорогу куковал на пассажирском сидении, – сказала Надя. – От безделья и я больше всего устаю. Ты кофе вари давай! И показывай, где собираешься нас размещать.
– В спальне кровать, в кабинете кушетка, сами решайте, кому что больше нравится. Или жребий кидайте. Ещё наверное можно подраться, но вы же не будете, знаю я вас.
– А ты?
– А я буду спать в кухне.
– На этом диване? – ужаснулись оба. – Он же короткий! А ты – наоборот!
– Да он, вроде, раскладывается, – сказал Тим; впрочем, без особой уверенности. – Или нет? Ничего, я так рад, что вы ко мне в гости приехали, что вполне готов пострадать.
– Ну уж нет, страдать буду я! – объявила Надя, плюхнувшись на кухонный диван. – Мне он как раз по росту. И кухня! Лучшее в мире место. Когда я была маленькой, дома всегда на кухне спала.
– Всегда? Не изредка, как приключение?
– Ага. Мне в детстве часто снились кошмары. Без всяких книг, я тогда ещё и читать-то толком не начала. Но на кухне я ничего не боялась. Даже во сне понимала, что не может быть ничего по-настоящему страшного там, где только что булки пекли.
– Я ещё никогда не встречал людей, которым снились кошмары! – восхитился Тим.
– Ну да, это редкость. Мои говорили, такое случается с теми, кто жил в прежних жизнях в каких-нибудь страшных местах, вроде той же ТХ-4, или нашей ТХ-19, или там, куда мы даже не ходим, потому что всё так запущено, что им не до книг.
– Правда, что ли? – заинтересовался Самуил. – Страшные сны – следствие тяжёлых предыдущих жизней?
– Ну сам понимаешь, раз так говорят, значит хоть немного да правда. Какая-то её часть.
– Никогда раньше такого не слышал.
– Конечно не слышал. Ты же родом из Лейна. А я из Грас-Кана. У нас в Грас-Кане много странных легенд.
– Ты из Грас-Кана? – переспросил Тим. – Ничего себе! Я не знал.
– Ну вот теперь знаешь, – улыбнулась Надя. – Я редкая птица, имя мне – Парадокс. В наших краях адрэле почти не рождаются; вроде бы, по причине избыточной зыбкости территории, хотя точно никто из учёных пока не берётся сказать. За всю историю книгоиздания Ловцов из Грас-Кана по пальцам можно пересчитать. А прямо сейчас нас всего двое – Миша и я.
Грас-Кан,
Весна 1-го года Этера
Миша (Анн Хари, он же дома, в Грас-Кане, а не где-то у нас) проснулся в сумерках; потом оказалось, вечерних, а поначалу спросонок решил, что светает, не разобрал.
Не просто проснулся, а подскочил от звонка телефона, как путник от львиного рыка в Шадомских степях. И сразу, конечно, понял, какая зараза его разбудила, не так уж много в мире героев, способных дозвониться мне на выключенный телефон, – думал он, таращась в зеленоватую темноту. – Интересно, а если разбить телефон и закопать обломки? Или утопить его в море? Или просто оставить в Лейне, дома, в кармане пальто? ШиКоНах до меня дозвонится? Наверняка, он упёртый. Но надо будет попробовать всё равно.
На дальней окраине Лейна, куда не забредают ни любопытные туристы, ни вездесущие продавцы сладостей, живет заклинатель книг. Люди приносят ему книги, которые показались им бессмысленными, непонятными, или просто слишком печальными. Одним книгам заклинатель играет на флейте, с другими о чем-то шепчется, а иногда просто кладет закладку – птичье перо, обрывок записки, засушенный цветок. После этого история, записанная в книге, о чем бы она ни повествовала прежде, становится историей о великолепии и чудесах мира, хотя, как рассказывают те, кто не поленился проверить, все слова остаются прежними и даже не меняются местами.