Ловцы троллейбусов
Шрифт:
Мальчик с белой челкой
И снова дни покатились, словно камешки с горы — быстрей и быстрей, мелькая и подпрыгивая.
Я потерял им счет. Я потерял в весе — брюки то и дело приходилось подтягивать. Я был занят ужасно. Я даже забросил письмо другу. На крыше мы с дядей Гришей теперь задерживались до полудня, а затем спешили вниз. Нас ждала уйма земных забот.
Неделю мы ремонтировали квартиру чемпиона по прыжкам на батуте. К стенам его комнат и коридора крепилось множество полок и полочек, сплошь заставленных победными трофеями: кубками, вазами,
На прощание Чемпион подарил нам два треснувших и потому ненужных ему кубка. Я от своего отказался, а дядя Гриша взял оба — для внука. Еще он просил у Чемпиона какой-нибудь старый батут, чтобы использовать его в качестве страховки. Растянуть внизу, на уровне окон первого этажа, — и можно передвигаться по крыше безбоязненно. Но Чемпион заупрямился.
— Я старые батуты вместо сетей использую. Ставлю на говорящую щуку. Если поймаю, попрошу, чтобы помогла без тренировок чемпионское звание удержать.
От Чемпиона мы перекочевали к литературному редактору, где подрядились мастерить книжные стеллажи. Редактор был подвижный толстенький человечек в очках с роговой оправой, животик его переваливал через пояс брюк, как перебродившее тесто через край кастрюли, а сами брюки, опущенные из-за животика довольно низко, не спадали благодаря узеньким подтяжкам. Он был похож на доброго гнома (только без колпака) и курил трубку.
Окна его комнаты, между прочим, выходили на проезжую часть, и я видел, что машины, проезжавшие мимо, действительно загружены не полностью, а то и вовсе идут порожними.
Редактор очень боялся сквозняков, а мы работали при открытых окнах, поэтому всякий раз, как мы приходили, он сгребал со стола бумаги и отправлялся на кухню.
— Если заболею, за мной и ухаживать некому, — говорил он.
После таких слов мне становилось грустно, и я подумывал, не занести ли и Редактора в список тех, кого я тайно жалел.
Мы работали, а он, устроившись за кухонным столом, читал что-то, делал выписки на отдельном листке. Иногда, утомившись, заглядывал в комнату и восторженно восклицал:
— Волшебники! Просто волшебники!
Дядя Гриша неодобрительно, искоса на него взглядывал, однако я знал, похвала ему приятна.
Порой Редактор бочком присаживался на нижнюю перекладину стремянки, стоявшей буквой «Л», и надолго задумывался. Трубка его гасла, он забывал вновь ее раскурить. Душистый, как пряник, табак хранил в металлической круглой коробке из-под леденцов. А на двери его ванной комнаты висела табличка:
«Здесь плеск воды,
И вечно лето».
Однажды, придя к Редактору, мы застали у него гостя — хмурого человека в грубом свитере, с густой черной бородой.
— Это мой автор. Он приехал с Севера, — сказал Редактор.
Сообщение крайне взволновало меня. Может быть, Автор знает что-нибудь о судьбе моего друга, подумал я, но спросить не решился. Очень уж суровый вид был у Зтого человека.
Редактор увел Автора в кухню, а мы принялись за работу. Точнее говоря, работал дядя Гриша. Я наблюдал. Мне нравилось, как дядя Гриша строгает, пилит, отмеряет, привинчивает… Как увещевает непослушный инструмент или материал.
— Ах, ты упрямиться, — приговаривал, он, вытаскивая из доски застрявший гвоздь. — Это всегда в коллективе какой-нибудь попадется, кто упрямится. Ну да ничего, деваться тебе все равно некуда. Я тоже упрямый. Характер на характер. В семейной жизни от этоео развод бывает. Но здесь развода не будет, здесь будет единственно возможное решение…
После этих слов гвоздь осознавал всю бесполезность сопротивления.
Еще у дяди Гриши был рубанок, очень похожий на носорога — с виду угрюмый, но на деле покладистый и работящий. Дядя Гриша брал его одной рукой за воинственно изогнутый рог, другой подталкивал в кормовую часть, и рубанок начинал с аппетитом поедать неровности доски, на глазах превращая их в курчавые стружки.
Мне хотелось, чтобы Дядя Гриша подольше не кончал работу, и можно было вот так сидеть и любоваться им, и смотреть, будто на воду, когда время замедляет течение или вовсе останавливается.
Однако в день знакомства с Автором я был слишком возбужден. Под разными предлогами выходил из комнаты, прокрадывался по коридору и, затаив дыхание, пытался услышать, о чем идет речь там, на кухне. До меня доносились лишь отдельные фразы, и к тому же это был разговор специалистов, но я хотел выудить из беседы какую-нибудь зацепку, чтобы потом, позже, иметь повод обратиться к Автору непринужденно и естественно.
— Знаешь, — говорил Редактор, — по большому счету, как только и возможно говорить о творчестве… Я в твоих двадцати действующих лицах уже с пятой страницы запутался. И еще ты какую-то шелабуду приплел: про капитана дальнего плавания и старичка художника, в прошлом строителя плотин. Кого это волнует? Понимаю, если бы ты о щуке говорящей написал… Свежо и актуально. Сейчас все по ней с ума сходят…
— Да не верю я в эту щуку, — не сдавался Автор. — А с капитаном был лично знаком… И у старичка брал уроки живописи…
— Тогда рисуй. Или ваяй, — наставлял его Редактор. — Занимайся сбором фольклора…
Когда усталый Редактор пришел в комнату и раскурил трубку, я скользнул на кухню. Автор сидел над рукописью, обхватив голову руками.
— Вы ведь с Севера, — торопливо заговорил я. — Я хотел у вас спросить…
— Ах, мил человек, — перебил меня он. — Да я с Севера десять лет как уехал. — И взлохматил бороду, так что тень на стене совершенно потеряла человеческие очертания.
После Редактора нашим клиентом был директор магазина. Он носил белый крахмальный халат, который делал его похожим на врача. Его просьба была — прорубить дверь с улицы в молочный отдел. Вернее, даже не прорубить, а расширить существующее окно до размеров двери. Обговаривая условия, Директор всячески пытался подвигнуть нас к скорейшему выполнению задания.
— Если за три дня уложитесь — даю каждому по ананасу, — обещал он.
Мы кивали.
— А если за два — по ананасу и две селедки.