Ловец душ и навья невеста
Шрифт:
Карна взяла бокал и выпила половину.
— Так что скажешь про камни? — спросила она.
Рыба казалась безвкусной, а фасоль жесткой, и Карна сложила вилку и нож параллельно друг другу. Скрипка стонала, всхлипывала, и к ней присоединился густой голос виолончели.
— Не знаю, — честно признался Рихард. — Это, конечно, странно — я убиваю одного жруна, и на его месте тут же появляется второй. Но навку нельзя достать из кристалла.
— А он безразмерный? — уточнила Карна. — Туда можно сколько хочешь навок наловить?
— Нет, — ответил Рихард. — Когда кристалл темнеет,
— И куда деваешь старые?
— Карна, — он протянул руку и накрыл ее ладонь. — Я бы хотел отдохнуть и не думать о работе хотя бы один вечер. Я в ресторане, напротив — прекрасная женщина…
— Ты снова воркуешь как голубь, — ответила она, убрав руку. — Это не свидание, помнишь? Так куда деваются старые кристаллы?
— Я сдаю их в полицейский участок. Потом их утилизируют в гильдии в столице. Послушай, чего ты хочешь от меня? Я свою работу выполнил, и даже больше — в двойном размере за одну плату…
— Тебе бы не пришлось выполнять двойную работу, если бы ты не попытался обмануть заказчика, — заметила Карна.
— А ты что, мой голос совести?
— Ну, раз своей у тебя нет…
Рихард с отвращением отодвинул от себя тарелку. Возле стола материализовался официант.
— Вас все устраивает? Хотите заказать десерт?
— Обойдусь, — ответила Карна.
— Да, а это заверните с собой, как обычно делаете для дамы, — добавил Рихард. Кивнув, официант послушно забрал тарелки и исчез, а Карна взяла сумочку и поднялась. Ножки стула с громким треском проехались по полу.
— Ты знал, — обвинила она.
— Конечно, я знал, только мне непонятно, почему обижаешься ты. Странно у тебя получается: когда вру я, то виноват я, и когда врешь ты, то все равно виноват я. Это тебя в институте благородных девиц научили такой логике?
— Все это было ошибкой, — сказала Карна. — Я ухожу.
— Куда это ты собралась? Ты на меня работаешь!
— Я не подписывала контракт.
— Ты обещала…
— Ничего я не обещала. А вот ты — обещал. Никаких поцелуев — я сказала об этом сразу, при встрече. И что?
— Ты сама поцеловала меня!
— Я думала, что целую Эдмона!
— О нет, ты целовала меня, — усмехнулся Рихард. — С ним ты не чувствовала такого возбуждения. Я был в твоем воспоминании и знаю точно. Забыть и не вспоминать? И как это сделать, скажи на милость? Ты исцарапала мне плечи, как дикая кошка. Ты извивалась, стонала, просила еще и хотела меня, а не своего мертвого Эдмона!
Карна схватила бокал с недопитым вином и выплеснула в лицо Рихарду. Ловец облизнул губы и усмехнулся, а Карна вдруг поняла, что в ресторане стоит гробовая тишина. Даже скрипка и виолончель больше не пели, и лишь струйка воды с журчанием текла из золотого гусиного клюва. Весь персонал и редкие посетители повернули головы и смотрели в их сторону с восторгом и жадным любопытством.
Развернувшись так, что подол черного платья взметнулся, Карна быстрым шагом направилась к гардеробу. Схватив поданный ей плащ и шляпку, выбежала из ресторана, задыхаясь от возмущения. Надо было уехать сразу же. Надо было вовсе не приезжать! Завидев экипаж с открытой дверкой, она вскочила в него, не дожидаясь помощи кучера.
— Крыжовенный переулок! — громко приказала она. Ловец любит ходить пешком — вот пусть и идет себе, куда подальше. Она доберется первой, возьмет фотографию Эдмона и уедет навсегда. Слезы брызнули, перед глазами все поплыло. Карна сцепила зубы и быстро пошарила в сумочке. Вынула носовой платок и аккуратно промокнула глаза.
— Нахал, — буркнула она. — Дурак. Урод. — Покопавшись в памяти, выудила еще ругательные слова: — Говнюк, мерзавец и подлец.
Копыта мерно стучали, и экипаж, покачиваясь, быстро ехал по дороге. Карна глянула в окно и увидела мелькнувшую между домами черную гладь, подернутую туманом. Странно, если они едут к ловцу, то река должна быть по левую руку.
— Простите, вы верно услышали адрес? — спросила она. — Крыжовенный переулок. Это в самом конце Рывни. Жуткая дыра.
Кучер ничего не ответил, и Карна нахмурилась. Через маленькое окошко она видела лишь его плечи и белую полоску шеи. Может, по-другому к дому ловца на экипаже не добраться? Она откинулась на спинку сиденья, крепче сжала ручки сумочки, посмотрела в окно. Река снова мелькнула между домами. Туман стелился по ней, заползал на пустынные улицы города, и даже нутро экипажа будто заволокло белой дымкой.
А потом Карна почуяла запах. Очень слабый и вроде даже приятный, но в животе у нее вдруг словно скрутился узел от ужаса.
На сиденье напротив лежала ветка пиона. Белый цветок совсем не примялся, и пышный ворох лепестков топорщился маленьким облаком. Ее любимые цветы…
Пионы не цветут в октябре.
Медленно, с усилием преодолевая оцепенение окаменевших от страха мышц, Карна наклонилась вперед и снова посмотрела в окошко, отделяющее ее от кучера.
Черная полоса плеч, белая шея, рыжие кончики волос.
Карна быстро зажала себе рот рукой, сдерживая рвущийся вопль ужаса.
Волосы были не ярко-рыжими, а скорее каштановыми — темными от воды. Капля сорвалась со слипшейся прядки, упала на белую шею и затекла под черный воротник.
Не давая себе времени на раздумья, Карна дернула ручку двери и выпрыгнула наружу. Она упала на обочину, скатилась по грязи, оцарапав ладони и сбив колени. Экипаж дернулся и застыл, вороная лошадь стала как вкопанная, не шевелясь и, кажется, даже черные бока не вздымались, и несколько мучительных мгновений Карна ждала, что вот сейчас кучер спрыгнет, повернется, и она увидит его лицо. Она и хотела, и боялась этого больше всего на свете, но вздрогнули вожжи, и лошадь сорвалась с места, унося экипаж прочь, а Карна увидела бегущего к ней ловца.
30.
Рассчитавшись с официантом, Рихард сгреб розовый ошейник со стола и направился вслед за Карной — и едва успел увидеть черный экипаж, сворачивающий в проулок. За колесами взметнулись густые темные завихрения, и Рихард замер, раздувая ноздри. Две дамы, прогуливающиеся вдоль витрин, глянули на него и зачирикали, как глупые птицы, склонив друг к другу головы, украшенные шляпками с разноцветными перьями. Кажется, он случайно задел одну из женщин, когда бросился вслед за экипажем, за которым тянулся черный шлейф, не видимый другим людям.