Ловите принца! (Щепки на воде)
Шрифт:
— Ты что? Ты чего? — уже за кипарисами, на дорожке, ведущей обратно во дворец, посыпал вопросами Ларик. — Саму королеву отделал! Она ведь ничего грубого или плохого тебе не сказала…
— Я ж предупреждал! — вдруг зарычал Мелин, из-за вырвавшегося наружу гнева становясь белым, как полотно. — Я ж говорил отцу, что не хочу с ней любезничать и не буду! Я на нее смотреть спокойно не могу — меня трясет от злобы. И это сильнее меня!.. Знаешь, что я думаю, брат? Она все это подстроила! Чтоб столкнуться здесь со мной, чтоб очаровывать меня, чтоб набиваться
— Она ведь королева! — пролепетал Ларик, не ожидая от приятеля такой гневной вспышки.
Мелин пару раз глубоко вздохнул, чтоб успокоить злобные, порывистые вихри, что бушевали в груди, в голове:
— Как только закончиться вся котовасия с моим представлением, упрошу короля отпустить меня в землю Данн. Там родина моей матери, там я спокойно поживу, хоть какое-то время… Вся эта столичная трясина, эти дворцовые своды на меня давят…
— Я с тобой, братишка, — решительно тряхнул головой Ларик.
— Все со мной? А как же…
— Вам, ваша милость, опять про клятву мою напомнить? — парень не дал Мелину продолжать намеки и напоминания. — Не доводи до греха, дружище…
Глава восьмая
Зима нагрянула на Лагаро быстро и стремительно. Прилетела уже в ноябре с холодным ветром и снегопадными облаками с дальних северных пределов и принялась усыпать поля, леса и холмы королевства белоснежными хлопьями, ледяной крупой. За первую декабрьскую неделю даже в южной земле Данн, известной теплым и мягким климатом, все спряталось в снежные шубы.
Этот первый и обещавший пролежать долго снег кронпринц Мелин Лагаронский встретил в замке, в котором лет сорок назад родилась его мать, леди Аманда — в Двуглавой Крепости, в родовом гнезде даннских герцогов. Такое название грозная крепость имела из-за двух высоких донжонов-близнецов, что берегли ее покой на западной и восточной стенах…
Одинокий хутор за раздетым лесом
У реки холодной снегом занесло,
На холмах, притихших от зимы-мороза
Съежилось под ветром тихое село…
Такое стихотворение написал кронпринц Лагаро в тетради, сидя на широком подоконнике в своих Зеленых покоях в Двуглавой Крепости и глядя на то, как три прислужника большими деревянными лопатами расчищают замковый двор от снежных наносов…
Мелин еще в Тильде купил себе приглянувшуюся тетрадь и назвал ее 'стихоплетная'. Толстая, в зеленом кожаном переплете, она довольно быстро набиралась строчками, набросками. Вдохновение к новоявленному поэту приходило от всего, что окружало:
…Быстро день промчался — солнце золотое,
Холода пугаясь, долго не гостит.
В потемневшем небе, как в глубинах моря,
Звезды засияли, месяц уж горит…
Более двух месяцев прошло с того дня, как король Лавр Свирепый на Большом Королевском Совете в стольном городе Тильде, в присутствии лордов и баронов государства признал Мелина своим сыном и наследником. После всех положенных церемоний, после торжественных застолий и прочих увеселений в честь знаменательного события (они длились около недели), изрядно измотанный вниманием окружающих, кронпринц поступил так, как обещал своему другу Ларику: уехал в свой домен — земли Данн, захватив с собой в качестве свиты значительную часть молодых даннских дворян.
Лавр Свирепый не препятствовал желанию сына жить в замке, который когда-то принадлежал покойной королеве Аманде. Этому было много причин. Одной из главных являлись весьма натянутые отношения между кронпринцем, королевой и ее сыновьями. Даже торжества не способствовали их сближению. Даже то, что при чествовании Мелина королева первой после короля обняла юношу и поцеловала в лоб, а младшие принцы присягнули старшему брату в преданности. Никакого чуда (а о нем и днем и ночью мечтал король Лагаро) не произошло.
Однако упрекать в несвершении этого чуда Мелина Лавр не мог: юноша сразу предупредил о возможных подводных камнях, и холод внутри королевского семейства нельзя было назвать неожиданным.
— В крае моей матушки мне будет покойнее, — мягко объяснял кронпринц, видя, что огорчает отца своим решением удалиться в провинцию. — К тому же, мне всегда желалось видеть ее родину. Да и в вашем доме с моим отъездом все устаканится. А то получается: ты на два лагеря разрываешься…
— Устаканится, — с плохо скрытой горечью повторил новое для себя слово Лавр. — Я-то надеялся, что ты будешь здесь, в Тильде, в моем дворце, как и должно моему старшему сыну. Что я передам тебе многие знания, необходимые при управлении страной. Это ведь особое искусство…
— Батюшка, это ж не навсегда, — поколебал свои планы Мелин. — Дайте мне год… Слишком все похоже на огромные снежный ком, что рухнул с крыши мне на голову. Мне б опомниться, побыть одному, поразмышлять…
— Позволь хоть обнять тебя и получит заверения в том, что я не теряю тебя снова. И дай обещание, что приедешь в Тильд на Воротей. Зиму проводим, новый год встретим. Я хочу, чтоб в этот праздник ты сидел рядом со мной за столом: так положено — чтоб вся семья вместе новый год встречала…
Мелин пообещал отцу все это, и теперь, хоть до праздника было еще далеко, чувствовал, что понемногу лишается душевного спокойствия, которое поначалу вернулось к нему, когда он только-только приехал в Двуглавую Крепость. Это обещание давило на него, постоянно напоминая о том, что рано или поздно придется сесть за один стол с Корнелией, Патриком и Дереком; придется улыбаться им, терпеть их взгляды и голоса, отвечать на их вопросы, которые, несомненно, будут касаться его жизни в Данне…
А Мелину очень хотелось остаться в Данне, в тиши и полумраке Двуглавой Крепости, навсегда.