Ловите принца! (Щепки на воде)

Сударева Инна

Мелин знал все это, но не потому что, живя в Илидоле, хаживал в лавку ювелира. Называясь Пеком-Рифмачом, не было у него причин наведываться в столь блестящий дом. Просто сидели как-то раз он и Ларик в одном трактире, весело тратили заработанные у папаши Влоба деньги на пиво и колбасы и слушали байки старого, лысого, одноглазого вора. Он-то и рассказал, что пыталась однажды его банда обчистить лавку Филиаса:

— Все-то мы про его дом узнали, все продумали: где какие входы, выходы, коридоры, лестницы. Ключики к обеим дверям подобрали — на это мой братец родной мастер был, мир его праху воровскому… План-то хороший был, продуманный, да охрана у ювелира лучше оказалась — отборные костоломы, из бывших кулачников или даже из воинов, ей-ей. Двоих

своих приятелей да братца я тогда потерял. Их филиасова охрана такими тумаками наградила, что прямо оттуда отправились мои молодцы в лучший мир… а сам я попался: меня скрутили и страже городской сдали, как куль с отрубями. Ох, били меня они, ох били… но, по всему видно, мои кости да требух крепкими оказались: все побои я вытерпел, только вот глаза лишился (вышибли мне его) да пальцы на левой руке совсем не слушаются, перебили в них какие-то костяшки важные… Отсидел я потом еще три года в крепостной тюряге-то; в самую сырость, в самый холод сунули. Это уже сам Филиас (я слыхал) постарался: похлопотал за меня перед властями. Сидел бы может и дольше, да болеть я стал сильно. Капитан Альвар как-то ходил по камерам, смотрел, кто, где сидит, за что, про что, и увидел, что я вид человеческий потерял — на жабу раздутую стал похож. Так что выпустили меня, — и показал вор свои трясущиеся руки, что даже кружку пива ко рту не могли поднести, не расплескав. — С ногами — то же самое. Словно сами по себе живут — дрожат, подгибаются, когда хотят, меня не спросясь. И кашель — вот этот дружок меня добьет раньше остальных, — тут и зашелся глухим, бухающим кашлем, согнул от этого тощее и длинное тело пополам, как колодезный журавль…

Мелин и улыбался, и вздыхал, вспоминая многое из того, что показал-рассказал ему Илидол. Улочки города, по которым он сейчас неспешно ехал, возвращали ему память, лоскуток за лоскутком.

'Помнишь ли? — беседовал он сам с собой, скользя взглядом по заснеженным заборам, домам и палисадникам. — Вот здесь тебе, еще мальчишке, булочник уши надрал за то, что ты стоял у прилавков и втихую дырявил пальцем его караваи. А за что дырявил? За то, что он тебе кекса пожалел. Кекс две монетки стоил, а ты торговал за одну. Булочник отказал, а ты мстить стал — товар его портил. Как уши? Вспомнили? — усмехнулся, перебежал глазами на убеленный, заснувший под зимним убором из сугробов, сквер. — Здесь ты с парнями из Кривого двора подрался. За что? За то, что один из них тебе на башмак плюнул. Плюнул и заржал, как конь. А ты ему — в нос. Он за кусты опрокинулся. Его дружки на подмогу налетели. Сколько их было? А, трое на одного…

Заныло вдруг у Мелина в груди. Да не у лорда Мелина — у Пека-Рифмача из дома 'Тумачино'. Так ноет, наверно, тогда, когда после долгого пути приезжаешь в родной дом, где каждая мелочь рождает воспоминания о прошлом, в котором много светлого и доброго.

'Раньше ты бегал по этим улицам, и любой пихнуть тебя мог, и сам ты толкался… а теперь? Посмотри: едешь важно и неспешно, и все встречные-поперечные тебе кланяются… и что лучше? То, что было, или то, что есть?..

Кланялись мужчины, приподнимая шляпы и сдергивая капюшоны: они угадывали во всаднике в добротной одежде, при длинном мече и на красивой породистой лошади знатного господина. Кланялись женщины, спешащие куда-то по делам с корзинами или узлами в руках. И в каждой, особенно в тонких и невысоких фигурках, Мелин невольно видел Нину. Как же она много заняла места в его голове. И в сердце…

Вот и Золотой тупик.

Юноша осмотрелся и заметил: дворники у мастера Филиаса как раньше были славными, так и теперь не плошали. Вся улица здесь была почищена от снега так, что оголилась брусчатка. Оно и понятно — к дверям лавки ювелира важные покупатели частенько прибывают. Надо, чтоб им удобно было пройти-проехать.

Рядом с дверями в лавку стоял высокий, широкоплечий малый — охранник — в белой овчинной куртке, аккуратной круглой шапке. Он, румяный, белозубо, приветливо улыбался Мелину: тоже безошибочно угадал в юноше богатого господина. Над головой парня, на изящно выгнутом крюке, болталась забавная ветряная игрушка — кованный подвес с бронзовыми колокольцами. Они нежно звенели — их тревожили порывы резкие порывы зимнего ветра. Этот подвес был тут для зазывания клиентов и для приманивания в дом ювелира звонкой монеты.

— Добро пожаловать, ваша милость, — густым басом сказал парень-охранник и снял шапку — Мелин как раз подъехал ближе и спешился. — Добро пожаловать в дом мастера Филиаса, — распахнул перед юношей тяжелую дубовую дверь, украшенную узором из медных гвоздей. — За скакуна своего не беспокойтесь — определим в гостевую конюшню.

В самом деле — из-под небольшого навеса, пристроенного сбоку к лавке, высочил шустрый подросток, ухватил коня за поводья, сунул ему в зубы морковку и потянул за собой — под те самые навесы.

Мелин довольно улыбнулся: ему понравилось быть знатным господином.

Приосанившись, молодой лорд вошел в дом ювелира Филиаса, сбросил в передней на руки предупредительного слуги полушубок и шапку, одернул вязанную куртку и важно потопал своими рыцарскими сапогами дальше — в блистающую хрустальными прилавками и драгоценными товарами 'пещеру сокровищ'.

Ему навстречу уже торопились невысокий, суховатый господин лет пятидесяти, в темно-красном, бархатном кафтане, и хрупкий паренек в модном наряде: коротком белом жакете и узких штанах в бело-синие шашки. У юноши только-только пух стал пробиваться под тонким носом. Ясными темными глазами и узким лицом паренек очень походил на сухого господина, и Мелин догадался: вот перед ним мастер Филиас и его сын.

'Ведут дела вместе, как и положено отцу и сыну', - невольно мелькнуло в голове кронпринца.

— Рады вас видеть, ваша милость, — поклонился посетителю мастер Филиас и кивнул сыну.

Тот взял с маленького одноногого столика небольшой поднос с кубком, накрытым вышитой салфеткой. Сдернул ее и протянул кубок Мелину, сопроводив действие поклоном, радушной улыбкой и такими словами:

— Горячее вино с медом. Уважьте, не откажите.

'Замечательно', - подумал Мелин и довольно взял питье, благодарно кивнул ювелирам и выпил.

Да! Получилось замечательно! После пронизывающего ветра, холода и снежных вихрей, это питье показалось райским. В один миг кровь по жилам разогналась, как весенний ручей, а мысли стали легче бумажных цветов. Тех, которые сыплют на головы пляшущих на веселом Воротее…

— Мне бы перстенек приобрести, господа хорошие, — улыбаясь в ответ, сообщил о цели своего визита юноша.

— Матушке? Сестре? Или сердечной подруге? — осведомился мастер Филиас, с неподдельным интересом глядя на молодого человека.

— Подруге, сердечной. Для обручения, — уточнил Мелин.

— Опишите ее, ваша милость, — с очередным поклоном попросил сын ювелира. — Нам будет легче выбрать, — и пригласил клиента к стеклянному прилавку, где на темно-синем бархате покоилось с полсотни всевозможных колечек и перстней.

Пробегаясь глазами по всему этому великолепию, Мелин бормотал, освежая в памяти образ Нины:

— Она едва из детства, тонкая, маленькая. С большими карими глазами… Может быть, вот это подойдет, — и осторожно взял тонкий золотой перстенек, похожий на свернутый в колечко цветок; в головке цветка лежал, словно капля росы, прозрачный голубой камушек размером в гречишную крупку. — Оно красивое. И такое же хрупкое, как моя барышня…

— Это голубой бриллиант на белом золоте, ваша милость, — заговорил мастер Филиас. — Перстень делал мой лучший мастер. Это очень тонкая, изящная работа. Весьма подходит для юной девушки. А для обручения — просто идеальный выбор. Если он вам глянулся, скажу, что у вас отменный вкус…

— Да, это для нее, — уверенно тряхнул головой Мелин, повернув колечко к свету — бриллиант моментально взорвался тысячами радужных бликов, весело, празднично.

Краем глаза заметил, как довольно переглянулись и кивнули друг другу ювелиры, отец и сын.