Ловите принца! (Щепки на воде)

Сударева Инна

— Сильный яд, жестокий яд. Убивает медленно и мучительно, — говорил Коприй, стоя рядом. — Вы узнали, кто пожелал вам такого ужасного конца?

— Узнал, — кивнул юноша.

Оруженосец не стал спрашивать дальше: понял, что большего молодой человек не расскажет. Поэтому он отложил в сторону свои травы и ступил в тень от полога.

Мелин, закусив губу, коснулся пальцами здоровой руки Ларика, позвал:

— Братишка.

Умирающий вздрогнул, прошелестел синими губами:

— Мел? Ты?

— Я.

— Славно. Ты живой. Славно, — и Ларик улыбнулся, а Мелин смог увидеть,

что у бедняги кровоточат десны.

— Благодаря тебе, братец, — лорд Лагаро, наклонившись, поцеловал друга, в скулу и ему показалось, что под губами не кожа, а истрепанная временем бумага.

— Жаль: не смогу быть с тобой в походе. Смерть — она там, в углу, ждет. Я видел. Я сейчас никого, ничего не вижу — только ее, — зашептал Ларик. — Еще иногда вижу Злату. Ты ей привет передай, поцелуй в щеку, за меня. Пусть не шибко обо мне плачет — пусть ищет парня понадежней и поздоровей. Я уж спекся…

— Все, что пожелаешь, — ответил Мелин. — Прости меня…

— За что?

— За то, что я таков, что тебе пришлось закрыть меня.

— За такое прощения не просят. За такое спасибо говорят, — Ларик опять улыбнулся. — Я тебя спас, вот и живи теперь и за меня, и за себя. И не смей умирать раньше, чем спасешь Лагаро. А ты его спасешь — это дело как раз по тебе… Дьявол, что ж так больно-то? — он заскрипел зубами, и лицо его исказилось. — Больно. Будто кипяток по телу вместо крови…

— Хочешь?… Хочешь?.. — Мелин почувствовал, какой судорогой сводят рыдания его горло, и не мог говорить дальше свой вопрос.

Ларик улыбнулся в третий раз — сквозь гримасу боли — и кивнул:

— Хочу, хочу. Если можешь — сделай. Хоть посплю напоследок…

Мелин повернулся в темный угол, где стоял Коприй и, зажмурившись, кивнул оруженосцу. Тот ответил 'хорошо' и взялся за свою необъятную санитарную сумку, лежавшую на прикроватном столике.

— Прощай, братец, — прекрасно понимая, что происходит, пробормотал Ларик и сжал другу пальцы. — От судьбы не убежишь. И ты от своей не бегай…

Глава десятая

Ларик умер. Коприй подстегнул его смерть: дал бедняге выпить травяного настоя, и парень мирно уснул, чтоб уже никогда не проснуться. И на лице его в миг ухода проступило выражение покоя — как у сильно уставшего, спящего ребенка.

— Это правильно, ваша милость, — говорил молодому лорду оруженосец. — Это милосердно.

Да, это было милосердно и для Мелина: сделало боль, терзающую его сердце, чуть-чуть слабее.

Он приказал хоронить друга в фамильной часовне лордов Данн, и гроб с телом Ларика установили в нишу рядом с гробами благородных господ. На церемонии кронпринц не плакал — волю слезы получили раньше, у постели умершего, и их никто не видел, кроме Коприя. В часовне же, пока замковый священник бормотал молитвы и просил небо с миром принять душу покойного, Мелин неподвижностью тела и лица был подобен статуям скорбящих ангелов, укрывших свои головы погребальными платками. Они грустно смотрели с постаментов-колонн каменными глазами на участников церемонии. Давным-давно какой-то безвестный даннский скульптор очень старался, вырезая из белого мрамора их печальные лица…

Нина плакала, стоя у гранитного стола, на который для прощания подняли гроб. Для всех в Двуглавой крепости она была сестрой покойного. Даже для себя самой. И потеряв его, она не лукавила, скорбя.

Прижимая к лицу, закрытому плотной вуалью, платок, вбиравший в переплетение льняных нитей соленую влагу ее глаз, девушка чуть слышно всхлипывала. Ей очень хотелось быть рядом с Мелином, опираться на его руку, прижиматься лбом к его плечу — так было бы легче справляться с горем, но разве она могла себе такое позволить при людях? Поэтому рядом с ней был Ник. И его пальцы, а не кронпринца, крепко стискивали ладонь Нины, и его плечо, а не плечо Мелина, поддерживало девушку.

— Поплачь, поплачь, — шептал Ник девушке, — тебе будет легче…

Обряд был завершен, и живые стали покидать дом умерших. Последними из часовни к кипарисам, печально спящим под снежными шапками, вышли Мелин и Коприй. К ним подбежал Ник. Его глаза блистали какой-то нетерпеливой мыслью: парень едва-едва сдерживался, чтоб сразу не заговорить о том важном, с чем он спешил к своему господину. Но сперва требовалось соблюсти все приличия.

— Ваша милость, позвольте мне выразить своё вам соболезнование, — поклонился камердинер кронпринцу. — Такого не должно было случиться: вы не должны были терять друга, а госпожа Нина — брата.

Мелин согласно кивнул и поблагодарил Ника за добрые слова, но сделал это, как во сне. Ему в последнее время все казалось именно дурным сном.

— Да беда постигла нас, — продолжал камердинер, — но не стоит отдавать ей на откуп то, что нам осталось. Госпожа Нина осиротела: совсем недавно она лишилась супруга, а теперь — единственного родного человека — брата. Ей очень тяжело, ее будущее под угрозой. И я прошу позволить мне заботиться о ней. Я понимаю, что вы, ваша милость, посчитаете своим долгом взять девушку под свою опеку, но на вас и так лежит бремя управления целым краем…

Мелин, до этого меланхолично кивавший, заметно оживился на последних словах Ника: губы кронпринца сжались, брови чуть нахмурились.

— Позвольте мне быть при госпоже Нине, заботиться о ней. А в будущем, когда пройдет положенный траур, жениться на ней, — высказав все свои благородные устремления, слуга вновь поклонился, преданно глядя на господина.

— Что я слышу? — прошептал Мелин, оглядываясь на Коприя — словно у него требуя объяснений; но оруженосец ничего не ответил, не дернул ни единой чертой сурового лица.

— Да, быть может, так нельзя. Мы только что похоронили Ларика, а я уже подбиваю клинья к его сестре, — Ник заметно нервничал, говорил сбивчиво, — но я не могу допустить, чтоб Нина оставалась одна со своим горем…

— Все хорошо, все хорошо, — пробормотал кронпринц, рассеянным жестом останавливая речи парня. — Я просто сам не свой в последнее время. Конечно, я не буду препятствовать тебе и Нине. Если вам по душе общество друг друга, то даю тебе добро. Как смотришь на это, Нина? — он заметил, что девушка подошла ближе, услыхав свое имя из его беседы с Ником, и оборотился к ней.