Ловкость рук
Шрифт:
Анна снова замолчала. Экран из гофрированной бумаги, застывший среди мрачной и скорбной обстановки, вдруг озарился цветным бликом: по нему скользнул последний луч умирающего дня. В чаше с пожелтевшей водой уже не оставалось ни одного цветка. Оттуда торчало несколько старых вытертых кистей. Девушка встала с кресла и подошла к мольберту.
– Это я? – спросила она.
Агустин ничего не ответил.
Давид напрасно старался отогнать воспоминания; с гнетущим упорством они неотступно лезли в голову. Два дня назад
– Я пришел за Луисом.
Глория что-то искала в комнате.
– Кажется, он ушел. Посиди минутку, я сейчас посмотрю.
Нет, Луиса не было дома. Глория стояла в пальто.
– Я хотела пойти прогуляться.
– Пойдем вместе.
Девушка молчала, и он вел ее по хорошо знакомым им обоим тропинкам. Все здесь напоминало об их редких летних прогулках: аллеи деревьев, заросли кустарников и цветов, стволы каштанов, на которых два месяца назад он вырезал перочинным ножом свои и ее инициалы. Они уселись на каменной скамье в самом уединенном уголке парка, и Глория, закинув голову, устремила ввысь задумчивый взгляд. Листья каштанов, точно прозрачные крылышки стрекоз, лениво падали на фоне капризного неба. В далекой вышине, словно «галочки» на полях книги, парили едва различимые птицы. Почти целый час Давид задавал Глории вопросы, на которые она рассеянно отвечала.
От этой встречи у него осталось странное впечатление. Глория вела себя как-то холодно, почти безразлично. Они говорили о многом, но она делала это как-то механически, с усилием. Давид замечал в ней какую-то отчужденность, и это смущало его. «Хоть бы набраться храбрости поцеловать ее». Но, как обычно в подобных случаях, храбрости у него не хватало.
Сейчас, небрежно чиркая в своем дневнике, он с тоской и горечью вспоминал прошедший вечер. B его груди теснилось какое-то смутное чувство: смесь неясно надежды, раздражения и горечи.
Манера, с какой Глория говорила о решительных людях, раздражала Давида. Он подумал о Бетанкуре, его делах и аресте. Вероятно, Глория считала Бетанкура настоящим мужчиной и потому любила. Давид с яростью посмотрел на видневшийся в окно городской пейзаж.
Перед ним широким полукругом раскинулся лес труб, башенок и крыш. На свинцово-сером небе, точно на фотографии, четко выделялись мансарды соседних домов. Давид сидел с самопиской в руках, наклонившись над клеенчатой тетрадью, и, когда в дверь постучали, коротко крикнул:
– Войдите.
Это была Глория; черный костюм плотно облегал ее упругое молодое тело; она казалась несколько старше своих лет, вполне сформировавшейся женщиной. Смущенный Давид заметил, что она ему улыбается.
– Это ты…
Он вскочил и порывисто пожал ей руку. На нем был вязаный шерстяной джемпер, весь в грязных пятнах, и темные домашние тапочки.
– Я писал, – сказал он.
Голос его пресекся, Давид кашлянул.
Глория взяла пресс-папье, замысловатого стеклянного лебедя, и, словно взвешивая, покачала в руке.
– Это твой?
Давид в замешательстве
– Если тебе нравится… У меня много таких. Это с Майорки.
Глория положила пресс-папье на место и с непринужденным видом стала стягивать черные шелковые перчатки. На клеенчатой тетради, которую Давид оставил на столе, виднелась сделанная карандашом надпись. Она прочитала:
– Дневник. Ты пишешь дневник?
– Как видишь, – Давид нежно, но решительно попытался отобрать у нее тетрадь. – Когда нечего делать, я чиркаю в нем. Всякую чепуху. Как только кончится, выброшу в окошко.
К счастью, дневник ее не интересовал. С легкой улыбкой она оглядела комнату: гравюры на стенах, подаренную отцом коллекцию холодного оружия. Она остановилась перед мачете с серебряной рукояткой.
– А это?
– Это дедушкин. Он привез его с Кубы.
Сердце Давида бешено колотилось. Его опьянял аромат девичьего тела. Взгляд задержался на прическе Глории, открывавшей затылок.
– Он мне нравится, – сказала Глория.
Давид готов был крикнуть: «Я дарю тебе его. Если он тебе нравится, можешь взять себе». Но вовремя сдержался. «Спокойствие, спокойствие». И с яростью заметил, что кровать его не прибрана, а пижама валяется на ковре.
– Кругом беспорядок, – извинился он. – Служанка еще не поднималась и не убрала постель.
– А-а, мне все равно. Мне даже нравится, когда все так, вверх тормашками. Когда я хожу по улицам, я часто думаю, а что там внутри, за стенами домов. Сейчас я никак не могла найти твою дверь. Думала, что свалюсь.
– Да, у нас тут совсем темно.
Глория подошла к окну и принялась разглядывать море крыш.
– Я даже не представляла, что ты живешь в таком красивом месте, – сказала она. – Сегодня утром я случайно узнала твой адрес от Луиса и решила навестить тебя.
Пока Глория стояла спиной к нему, Давид застегнул ворот рубашки и поправил галстук. Он чувствовал себя одновременно и счастливым, и неудовлетворенным, ему хотелось быть смелым, и в то же время его сдерживала какая-то робость перед девушкой.
Глория расспрашивала его о зданиях, видневшихся в окно. Она вела себя совершенно непринужденно, словно визит ее был чем-то обычным.
На столе стоял кувшин с вином и несколько грязных стаканов. Давид вышел помыть их.
– Я с радостью угостил бы тебя чем-нибудь получше, но сейчас могу предложить только стакан касальи.
Глория широко улыбнулась, сверкнув ровными белыми зубками.
– Да ты не беспокойся, наливай касалыо. Здесь, в этой комнатке, это самая подходящая выпивка.
Ее развязная непринужденность шокировала Давида. Несколько месяцев назад, когда он ухаживал за ней, она была еще совсем девчонкой. А теперь вела себя, как настоящая женщина. Давиду становилось не по себе.
Он протянул Глории стакан, и она держала его, не поднося ко рту. Когда она брала стакан, ноготки ее коснулись его руки.