Ловля форели в Америке. Месть лужайки
Шрифт:
— Зря, — говорю я. — Там очень неприятно.
— У меня друзья на Хайт-Эшбери, — говорит она.
— Неприятное место, — говорю.
Она пожимает плечами и беспомощно глядит вниз, на ноги. Потом поднимает голову, глаза дружелюбные и раненые.
— Это все, что у меня есть, — говорит она.
(В смысле то, что на ней.)
— И что в кармане, — говорит она.
(Украдкой бросает взгляд на левый задний карман "ливайсов".)
— Друзья меня выручат, нужно только до них добраться, — говорит она.
(Глянув в сторону
Внезапно ей становится неловко. Не понимает, что делать. Отступает на два шага. В направлении вверх по улице.
— Я… — говорит она.
— Я… — снова глядя на замерзшие ноги.
Еще полшага назад.
— Я.
— Я не хотела ныть, — говорит она.
Теперь все это ее по-настоящему раздражает. Она готова уйти. Все вышло не так, как ей хотелось.
— Может, я тебе помогу? — говорю я.
И лезу в карман.
Она делает шаг ко мне, мгновенно успокоившись, будто случилось чудо.
Я даю ей доллар, совершенно потеряв где-то ленту, которой собирался ее клеить.
Она не может поверить, что это на самом деле доллар, обхватывает меня руками и целует в щеку. У нее теплое, дружелюбное и податливое тело.
Мы бы прекрасно смотрелись вместе. Для этого нужно было лишь произнести нужные слова, но я ничего не говорю, потому что потерял всю свою клейкую ленту и не знаю, куда она делась, а девушка блистательно отчаливает ко всем тем людям, которых еще встретит, и ко всем жизням, которые проживет, — я в лучшем случае стану призрачным воспоминанием.
А эту жизнь вместе мы уже прожили.
Исчезла.
Краткая история религии в Калифорнии
Есть лишь один способ вникнуть: на лугу мы видели оленей. Олени встали в медленное кольцо, потом разбили его и умчались к деревьям.
Там на лугу было три оленя, и трое нас. Я, мой друг и моя дочь трех с половиной лет.
— Гляди, олени, — сказал я, показывая на оленей.
— Смотри, олени! Вон! Вон! — закричала она и прильнула ко мне на переднем сиденье. От оленей она получила крошечный удар током. Три маленькие серые электростанции умчались под деревья, а их копыта воспевали Управление ресурсами бассейна Теннесси. [37]
Когда мы ехали обратно к лагерю в Йосемите, она говорила об оленях.
— Олени — отличные, — говорила она. — Я хочу быть оленем.
Когда мы повернули на стоянку, три оленя стояли у въезда и смотрели на нас. Те же олени, а может, и другие.
— Смотри, олени! — И та же электрическая волна через меня: наверное, хватило бы зажечь пару лампочек на рождественской елке, или минуту крутить вентилятор, или поджарить половину хлебного ломтя.
Олени шли за машиной, а мы на оленьей скорости въезжали в лагерь. Когда мы выбрались из машины, олени остались с нами. Моя дочь рванулась к ним. Ух ты! Олени!
Я ее притормозил.
— Подожди, — сказал я. — Дай папе руку.
Я боялся, что она их испугает, и не хотел, чтобы они ей навредили, если запаникуют и побегут на нее, что почти невероятно.
Мы шли за оленями, немного позади, а потом остановились посмотреть, как они переправляются через реку. Река была мелкая, олени остановились посередине и повернули головы в три разные стороны.
Моя дочь смотрела на них, некоторое время ничего не говоря. Они были такие спокойные и прекрасные, а потом она сказала:
— Папа, возьми оленью голову и приделай к моей голове. Возьми оленью ногу и приделай к моей ноге. И я буду олень.
Олени перестали смотреть в три разные стороны. Теперь они смотрели на деревья другого берега, а потом туда и направились.
Так вот, на следующее утро было воскресенье, и рядом с нами разбила туристический лагерь группа христиан. Человек двадцать или тридцать сидели за длинным деревянным столом. Пока мы складывали палатку, они пели гимны.
Моя дочь очень внимательно наблюдала за ними, а потом подошла поближе и спряталась за деревом, чтобы посмотреть, как они поют. Ими командовал один человек. Он махал руками в воздухе. Наверное, их священник.
Моя дочь наблюдала за певцами очень внимательно, потом вышла из-за дерева, медленно направилась к ним, и остановилась за спиной их священника, глядя прямо на него. Он стоял там один, и она стояла там одна вместе с ним.
Я выдернул металлические штыри из земли и собрал их в аккуратную связку, потом свернул палатку и положил ее возле штырей.
Тут одна из женщин-христианок встала из-за длинного стола и направилась к моей дочери. Я наблюдал. Женщина дала ей кусок пирога и спросила, не хочет ли она сесть и послушать пение. Они как раз увлеченно пели насчет Иисуса, который делает им что-то хорошее.
Моя дочь кивнула и уселась на землю. В руке она держала кусок пирога. Она просидела там пять минут. Не откусила от пирога ни кусочка.
Теперь они пели о Марии и Иосифе, которые тоже что-то делали. В песне была зима, холодно и солома в хлеву. Пахучая.
Она слушала минут пять, потом встала, посреди "Мы три царя Востока" помахала им на прощанье рукой и вернулась ко мне с куском пирога.
— Ну как? — спросил я.
— Поют, — сказала она, показывая, что они поют.
— Как пирог? — спросил я.
— Не знаю, — сказал она и бросила пирог на землю. — Я уже завтракала. — Там он и остался.
Я подумал о трех оленях и поющих христианах. Посмотрел на кусок пирога и на реку, за которой скрылись олени.
Пирог на земле казался очень маленьким. Вода текла по камням. Птица или зверь съедят пирог, а потом спустятся к реке попить воды.
Пустячок пришел мне в голову, и не оставил выбора — я так ему обрадовался, что обхватил руками дерево, щека подплыла к душистой коре и покачивалась там несколько нежных мгновений безветрия.