Ловушка безмолвия
Шрифт:
— Серьезно? Тогда, наверное, у меня из глаз фейерверки выстреливают, — заметил он, наслаждаясь румянцем на ее щеках. — А ты начинаешь краснеть, когда возбуждена или испугана. Какой из этих вариантов применим прямо сейчас?
— Не переводи на меня стрелки.
— Почему бы нет? — он наклонился ближе, положив локти на стол. — Передо мной ты разыгрываешь дурочку, но потом вдруг отступаешь, делая вид, что это не в твоем стиле — быть прямолинейной. Но это в моем.
— А еще ты обожаешь уводить разговор в сторону от себя к собеседнику, сидящего прямо перед тобой.
— Туше!
— И единственная причина, по которой ты флиртуешь со мной, — это попытка забыть ту фотографию, что лежит в ящике стола наверху.
— Не единственная причина. И тебе об этом известно.
Она встретилась с ним взглядом и неохотно кивнула.
— Я действительно знаю, но не хочу больше страдать.
— Больше страдать? — поинтересовался он, понимая, что это первый раз, когда она коснулась своей личной жизни.
— Давай продолжай лезть в мою жизнь, когда мы должны лезть в дебри твоей.
— Я не обижу тебя, Кэтрин. — Даже произнося эти слова, он пытался понять, насколько они правдивы.
— Я говорю не о физической боли, Дилан. Но ты мне нравишься, и, если я пересплю с тобой, я могу в тебя влюбиться, а тебе это вряд ли нужно. Ты просто уйдешь. И в очередной раз в моей жизни меня бросят. Я не хочу, чтобы подобное снова случилось со мной. Надеюсь, я была достаточно прямолинейна?
Едва он представил их вместе, как все внутри него сжалось. Кэтрин была не единственной, кто видел их в постели. Но, кроме этого, он также прекрасно видел свой уход, потому что не любил. Потому что ничего не обещал, не брал обязательств. Он не мог позволить себе отдать другому человеку власть над собой, особенно женщине, которая утверждала, что читает его мысли.
— Итак, возвращаясь к Эрике, — продолжила Кэтрин.
Он, если честно, не был готов обсуждать эту тему, но вот ее взгляд говорил совершено об обратном.
— Значит, возвращаемся к Эрике, — повторил он. Но его мысли были совершенно далеки от пропавшей брюнетки, он думал лишь о Кэтрин, о том, чего она недоговаривала, и о чем ему следовало спросить, даже если каждый инстинкт кричал не делать этого. — Когда ты коснулась фотоальбома, ты, кажется, что-то видела.
— Я думала, ты не хочешь говорить о своей матери.
— Просто скажи мне, пока я не передумал.
— Она была на крыльце дома, сидела на качелях и смотрела на океан. Она плакала. Она испытывала огромное сожаление и усталость, а еще она понимала, что уже не в силах изменить то, что случилось.
В груди все так сжалось, что он едва мог дышать.
— Уверена, что это была моя мама? — спросил он, с трудом выговаривая слова.
— Да.
Он отвел глаза от пронзительного взгляда Кэтрин, пытаясь понять ее слова. Он не мог соотнести то, что она сказала, и что он знал о прошлом. И часть его отказывалась подавить гнев, который он испытывал к матери. Он не хотел смягчать свое отношение. Он не хотел представлять ее грустной. Она заслуживала быть несчастной, сожалеющей, ведь она бросила собственных детей.
— Ну и пусть плачет, — резко произнес он. — Она никогда не считалась матерью года.
— Но ведь ты на самом деле даже не знаешь ее истории, — сказала Кэтрин с сожалением в глазах.
Он бы хотел сказать, что знал, но он помнил слишком мало о маме или жизни до того, как она ушла.
— Я знаю достаточно. Факты говорят сами за себя.
— Но факты не всегда раскрывают всю историю.
— Почему ты защищаешь ее? Я считал, что из всех людей ты лучше всего поймешь, каково это расти без матери, хотя ты никогда не рассказывала, что случилось с твоей. Она бросила тебя? Умерла? Какая у нее история? А что насчет твоего отца? С ним-то что произошло? Как получилось, что ты оказалась в приюте?
С каждым вопросом Кэтрин все сильнее сжималась на стуле. Ее лицо побледнело из-за этой внезапной агрессии.
— Дилан, прекрати!
— Хочешь копаться в моем прошлом, тогда я залезу в твое.
Он почувствовал приступ сожаления, когда в ее взгляде отразилась боль. Сандерс понимал, что вымещал на ней свою злость и страх, но не мог остановиться. Она привела его туда, где он не хотел быть, и он понятия не имел, как отсюда выбраться.
Спустя секунду Кэтрин выпрямилась: она подняла подбородок и сосредоточилась на его лице.
— Хорошая попытка. Ты отлично знаешь, как бить по самому уязвимому, не так ли? Но я не собираюсь из-за твоей матери становиться грушей для битья. Так что прекрати нападать на меня. Не я тебе сделала больно, а она.
— Прости, — выдохнул он.
— Вот теперь все правильно. — Она встала и отнесла пустой контейнер с едой к барной стойке. — Не знаешь, где мешки для мусора?
Это был настолько рутинный вопрос и столь резкая смена темы, что ему потребовалось время, дабы прийти в себя.
— Под раковиной должны быть.
Она вытащила белый пластиковый пакет и, открыв его, бросила туда контейнер. Вернувшись обратно, она все собрала со стола и вытерла его, бросив мешок на пол.
— Напомнишь захватить с собой мусор, когда будем уходить. Не думаю, что в ближайшее время сюда кто-нибудь заглянет.
— Хорошая идея, — и Дилан замолчал. — Прости меня. Ты права. Я набросился на тебя, хотя не должен был, но это не отменяет факта, что мне любопытно и я хочу знать твою историю.
Что-то промелькнуло в ее взгляде.
— Я никогда не делилась своим прошлым, ни с кем.
— Но я не никто, — ответил Дилан.
— Знаю, — согласилась она. — Но сейчас нам следует думать об Эрике и о том, как найти ее. — Кэтрин снова села за стол. — Что насчет друзей Эрики? Она же должна была кому-нибудь хоть что-то рассказать.
— Я думал об этом. Одна из девушек Метро Клаб — Джоанна — была соседкой Эрики. Скорей всего, они были близки. Хотя я не уверен, каков статус их отношений сейчас после того, как Эрика сдала Равино. Я точно знаю, что ее выгнали из клуба. Она могла перестать общаться со своими подругами. Никто не любит стукачей.