Ловушка для Горби

Тополь Эдуард Владимирович

Адмирал молчал. Он всю жизнь прослужил в военном флоте, он воевал с немцами, с японцами, с корейскими и вьетнамскими коммунистами и, видит Бог, все, что тут кричит Президент, лично к нему не имеет никакого отношения, он никогда не высказывался за вывод ракет из Европы.

Но Президент не отступал:

— Отвечайте, Джон!

— Сэр… — Риктон кашлянул в кулак. — Через три недели я положу вам на стол список лиц, которые, судя по заключению физиономистов и психиатров, могут возглавить антигорбачевский заговор. А далее вы будете решать…

— Значит так! — сказал Президент и сел в свое кресло. — Всю эту работу не только засекретить самым жестким образом, но и отменить участие в ней всех, кто вне штата вашего Агентства. Никаких экспертов со стороны! Это раз. Второе.

Передайте всем вашим парням, которые участвовали в этой операции, мою благодарность. Я думаю, им пришлось здорово попотеть, чтобы получить на пленке такое изображение. Наградите их месячным окладом или… Ну, сами решите, из своего фонда. И, наконец, третье. Скажите мне, адмирал, вот их было на этом съезде почти три тысячи делегатов. Из них двадцать две сотни — противники Горбачева. Так почему они не проголосовали против него? Почему все, как один, голосовали «за»?

Адмирал усмехнулся — конечно, Президенту США было бы куда легче жить, если бы русских, филиппинских, иранских, ливийских и прочих диктаторов отстраняли от власти простым голосованием! Но в этом случае они бы не назывались диктаторами…

— Сэр, — сказал адмирал. — Фокус коммунизма заключается в том, что там все голосуют «за». «Против» голосуют только мертвые. Я могу идти?

Президент молчал. Риктон потянулся к видеомагнитофону. Там все еще крутилась пленка, беззвучно посылая на огромный экран изображение русских коммунистов с глазами, вспыхивающими радостью в момент выстрела в Горбачева.

— Я думаю, у вас есть еще одна копия? — сказал Президент.

— О, конечно… — замер Риктон.

— Тогда эту оставьте мне.

— С удовольствием. Всего хорошего, господин Президент, — адмирал направился к двери.

— Минутку, — остановил его Президент. — А зачем вы вообще снимали этот съезд на свою пленку?

Адмирал повернулся от двери. Он не мог отказать себе в удовольствии хотя бы на прощанье сказать то, что собирался сказать Президенту с самого начала встречи.

— Мы не просто снимали этот съезд. Потому что с первого дня моей работы в Агентстве я мечтал о такой возможности — иметь полную картотеку этих типов, — адмирал кивнул на очередное лицо коммунистического деятеля, возникшее на экране. — Посмотрите на него! Ведь теперь я про каждого из них могу сказать, что они любят — женщин? деньги? водку?.. Правда, сначала у меня была другая идея. Я мечтал показать эти лица Конгрессу накануне очередного голосования по SDI. И заодно сравнить интеллектуальный уровень этих коммунистов с уровнем наших конгрессменов. Но боюсь, что счет будет не в нашу пользу, а Конгресс тут же срежет мне финансирование Агентства до нуля. Я могу идти?

— Вы куда-нибудь спешите, Джон? — грустно спросил Президент.

— Я? — удивился адмирал. — Нет, никуда… Просто я не хотел отнимать ваше время…

— Вы уже отняли у меня куда больше… — Президент вздохнул. — Вы знаете, в чем наша беда, Джон? Мы научились видеть каналы на Марсе и пыль на Юпитере. Мы умеем предсказывать погоду и экономические кризисы. Но мы никогда не могли предсказать хотя бы за день — что там произойдет у этих русских. Даже сам Горбачев свалился нам, как снег на голову…

— Сэр, я принес вам такой прогноз.

— Где гарантии, Джон? Вы знаете, сколько прогнозов ложится на этот стол каждый день?

Адмирал не ответил.

Президент усмехнулся:

— Н-да… Я вас понимаю. На то я и Президент… Ладно, можете идти, адмирал.

Риктон вышел, закрыл за собой дверь.

Но Президент уже не видел этого. Он сидел один, в тихом Овальном кабинете и смотрел на лица русских коммунистов, плывущие перед ним на экране. Какие-то у них действительно мафиозные лица. Поколение 30-40-летних. Одно лицо, второе, третье… СКУКА — ИЗУМЛЕНИЕ — ТОРЖЕСТВО — ОГЛЯДКА — ВЫЖИДАНИЕ… Боже, до чего они похожи на тех молодых русских матросов, которые во время Кубинского кризиса сидели тогда на открытой палубе своего корабля! Неужели в России действительно будет фашизм? Это страшно, но, Господи, сколько раз его уже пугали этим и сколько раз сам Горбачев пугал этим своих противников? А, с другой стороны, даже

если бы все эти типы были морскими пиратами со стальными зубами — может ли он, Президент США, одним движением отправить Горбачеву их имена для расстрела?..

Какой-то посторонний звук, и даже не звук, а колебание воздуха отвлекло его от экрана. Он перевел взгляд на дверь кабинета.

В двери стояла его секретарша. Конечно, прежде, чем впустить следующего визитера, она хотела бы знать, не нужна ли Президенту хотя бы чашка кофе.

— Нет, Кэтрин, спасибо. Как зовут нашего врача, который неделю назад вынимал пулю у Горбачева?

— Операцию делали русские врачи, сэр. Наш врач только наблюдал. Его зовут Майкл Доввей. Он вам нужен?

4

Москва, ЦК КПСС на Старой площади.

16.30 по московскому времени.

В ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС от М. Ясногорова, Председателя Партийного Трибунала ЦК КПСС

ЗАЯВЛЕНИЕ

Сегодня, 15 августа с.г. в газете «Правда», органе ЦК КПСС, без ведома членов Партийного Трибунала опубликована речь подсудимого Н. Батурина на закрытом заседании Трибунала и объявлена дискуссия на тему «Убивать или не убивать товарища Горбачева за его „перестройку“?».

Эта акция «Правды» является грубым нарушением «Положения о Партийном Трибунале», где сказано: «ни один партийный или советский орган не имеет права вмешиваться в работу Трибунала или оказывать давление на его членов.»

Как публикация речи Батурина, так и объявленная газетой дискуссия представляют собой открытую попытку оказания давления на наше решение со стороны руководства ЦК КПСС, которому подчинена газета «Правда». В связи с этим я не считаю для себя возможным выполнять обязанности Председателя Партийного трибунала, о чем и ставлю вас в известность.

Марат Ясногоров,

Москва, 15 августа с.г.

— А чем, собственно, мешает вам эта дискуссия? — спросил Кольцов раздраженно, упершись взглядом в заявление Ясногорова.

И тут же почувствовал, как Ясногоров изумленно вскинул на него свои огромные, болезненно расширенные глаза. Словно спрашивая: «Неужели вы сами не понимаете?».

Однако Кольцов не поднимал глаз от стола. Борису Кольцову было за шестьдесят — Горбачев, обновив практически все Политбюро, не ввел в его состав ни одного человека, моложе него самого. А поручив Кольцову контроль за прессой и идеологией, вынуждал его постоянно находиться между молотами ретивых и готовых все взорвать перестройщиков и наковальней консерваторов из партаппарата. И эта работа по принципу «и вашим, и нашим» все больше раздражала Кольцова, потому что все уступки настырным «демократизаторам», «плюралистам» и «либералам» — публикация ли Солженицына, разрешение ли на регистрацию новых партий и т. п. — Горбачев проводил, как бы преодолевая его, Кольцова, сопротивление. И только он, Кольцов, знал, что все разговоры Горбачева о «взвешенном подходе», «поступательном движении», «необходимости точного расчета» — это просто отражение жуткой, почти болезненной нерешительности самого Горбачева, его страха сделать очередной, даже самый маленький шажок. Но сколько же можно сидеть одним задом на двух стульях?!..

Не дождавшись ответного взгляда, Ясногоров откинулся в кресле.

— У этой дискуссии одна цель, — сказал он громко и уверенно. — Выявить противников товарища Горбачева и мобилизовать против них общественное мнение страны. При этом, даже если противники товарища Горбачева уклонятся от дискуссии, всенародная кампания восхваления Горбачева, организованная прессой, должна напугать их, показать, что народ их растерзает, если они захотят сместить Михаила Сергеевича…

Ничего себе формулировки! — подумал Кольцов. А он-то думал, что после неудачного покушения на Горбачева все, как улитки, спрячутся в панцири верноподданичества, чтобы переждать шторм. Во всяком случае, он, Кольцов, избрал эту тактику.