Ловушка для Горби
Шрифт:
— Понятно. Хорошо! — Кольцов двумя руками уперся в край своего стола и чуть откатился на кресле, откинулся в нем и вытянул ноги. Так он всегда готовил себя к тому, что он называл «взять быка за рога». Тут был как раз такой случай. Молодой бычок с огромными базедовыми глазами должен вернуться в Трибунал и выполнить ту работу, которая нужна ему, Кольцову. — Для того, чтобы оградить Трибунал от какого-либо нажима, мы сейчас, в течение получаса вывезем вас и всех остальных членов Трибунала на подмосковную дачу ЦК. Там у вас не будет ни радио, ни газет, ни телевизора до тех пор, пока вы не вынесете приговор. То есть, вы будете отрезаны от любого давления извне. Согласны?
Ясногоров наклонил голову к левому плечу и рассматривал теперь Кольцова чуть
— Безусловно, все материалы, всех свидетелей и обвиняемого вам будут доставлять по первому вашему требованию, — добавил Кольцов.
— Но ведь речь Батурина уже опубликована! — наконец, сказал Ясногоров.
— Виновные в этом понесут наказание, — с лукавой готовностью отпарировал Кольцов.
— То есть… То есть — как??! — изумился Ясногоров. — Разве это не Горбачев приказал напечатать?
— Он. Но без ведома Секретариата ЦК. И мы обсудим на Политбюро. Конечно, когда товарищ Горбачев выздоровеет. Вы напишете официальный протест от имени Трибунала.
— Я… я не к этому стремился… — смешался Ясногоров. — Вы… вы хотите сказать, что на Политбюро вы… вы можете обсуждать приказы самого Горбачева?!
Между прочим, ты далек от истины всего на несколько лет, подумал Кольцов. В начале горбачевского правления члены Политбюро действительно могли обсуждать решения Горбачева. Но после нескольких вояжей Горбачева на Запад и мировой славы, которая на него там свалилась, он быстро свернул голову демократии внутри Политбюро. Однако Ясногорову это знать ни к чему. Кольцов пожал плечами:
— А почему же нет? Вы знаете, чей это был кабинет? Жданова и Суслова. Если теперь вы можете говорить здесь все, что вы только что наговорили, то почему я не могу говорить все, что думаю, на заседании Политбюро? Или только вы смелые — молодые?
— Нет, я этого не сказал… — задумчиво произнес Ясногоров и уже по иному, с каким-то новым вниманием посмотрел на Кольцова. — Неужели?.. И вы считаете, что все, что я вам только что сказал, мы сможем изложить в Приговоре?
— Не только сможете, но обязаны! Если, конечно, члены Трибунала разделяют вашу позицию. Или если у вас хватит эрудиции убедить их… — откровенно дожимал Ясногорова Кольцов.
Но Ясногоров даже не почувствовал этого.
— Но, в таком случае, я… — сказал он еще не очень решительно. — Могу я забрать заявление и продолжить работу в Трибунале?
…Когда за Ясногоровым закрылась дверь, Кольцов налил себе из графина стакан минеральной воды и соединился по видеосвязи с главврачом кремлевской больницы. Кивнув на приветствие академика Вахтина, спросил:
— Как самочувствие Михаила Сергеевича?
— Идем на поправку… — сказал Вахтин.
— Очень хорошо. Спасибо!.. — энергично поблагодарил Кольцов.
И, выключив видеосвязь, долго смотрел в окно на летающие над городом военные вертолеты. Да, переворот, на который надеялся Батурин, переворот, который готовили, и, конечно, продолжают готовить силы антиреформы (интересно, почему они не выступили на Съезде?) — этот переворот произведет он один, сам — внутри Горбачева!
День третий
16 августа
5
Москва, Посольство США.
15.05 по московскому времени.
— Good afternoon, sir…
Посол, не ответив, жестом показал Майклу на дверь задней комнаты своего кабинета — эту комнату в Посольстве называли bag free. Черт возьми! — подумал Майкл, проходя туда впереди Посла. Он никогда не был в bagfree-room — что тут делать посольскому врачу?
Однако ничего необычного в этой комнате не было — несколько мягких кожаных кресел, стол, бар с выпивкой, мягкий свет ламп дневного света, книжные полки. Правда — ни окон,
Посол закрыл дверь, подошел к пульту и нажал несколько кнопок. Майкл огляделся, но никаких биоволн не почувствовал. Сиайэшники клянутся, что биоволновая защита экранирует любое подслушивание, но стоит эта чертовщина столько, что экранировать в Посольствах можно пока только одну-две комнаты.
— Майкл, через восемь часов Вы встречаетесь в Вашингтоне с нашим Президентом…
— Что-о?!..
— Но об этом не должна знать ни одна душа. Сейчас Вы вернетесь в свой кабинет, и ровно через двадцать минут Вам позвонит Ваша невеста из Брюсселя…
— У меня нет никакой невесты! Тем более, в Брюсселе, сэр! — Майкл изумленно заморгал ресницами.
— Это неважно. Это объяснит причину вашего неожиданного отъезда. Она скажет, что прилетела из Штатов всего на сутки и, если Вы хотите провести с ней ночь, то должны тут же лететь в Брюссель. Что вы и сделаете с большим энтузиазмом — прибежите ко мне за разрешением и — в аэропорт! Вы должны успеть на шестичасовой рейс «Люфтганзы» до Брюсселя. А больше я сам ничего не знаю. Но, думаю, в Брюсселе вас действительно будет ждать какая-нибудь красотка…
— Сэр, это по поводу Горбачева?
— Клянусь, Майкл, я сказал вам все, что знаю. Но не думаю, что господину Президенту вы нужны как врач. Конечно, вы теперь знаменитость, но, мне кажется, в Вашингтоне еще есть несколько врачей вашего уровня… — и Посол, довольный своей остротой, взглянул на часы. — Good luck, Майкл! У вас восемнадцать минут до звонка из Брюсселя. И переоденьтесь по дороге в аэропорт, вы все-таки летите к Президенту Соединенных Штатов…
Конечно, это по поводу Горбачева, думал Майкл, глядя из окна самолета на приближающиеся острые крыши и шпили Брюсселя. С той минуты, как восемь дней назад армейский вертолет маршала Вязова, словно морковку из грядки, выдернул Майкла из рутины его жизни в Посольстве и бросил к операционному столу Горбачева, все в жизни Майкла закрутилось так, что, черт возьми, уже не он управляет событиями, а они — им. И теперь эти события несут его в Вашингтон на встречу с Президентом США! А у этой «невесты», звонившей из Брюсселя, был такой грудной, с придыханием голос, что — ой-ей-ей! Конечно, в тот день русские врачи не дали Майклу даже прикоснуться к раненому Горбачеву, и только по тому, как они — явно демонстративно — открывали Майклу возможность видеть все, что они делают, он понял свою роль: кому-то было важно, чтобы он, американский врач, следил, правильно ли они оперируют Горбачева. После операции ему объяснили, что это был каприз Раисы Горбачевой, а уже назавтра на 32-летнего Майкла буквально обрушилась мировая слава. Его портреты замелькали в западной прессе, у него брали интервью программы «С добрым утром, Америка!» и «20/20», и он каждый день посещал Горбачева в Кремлевской больнице. Но при этом Майкл все время чувствовал какой-то дискомфорт, словно он присваивает чужую славу. Ведь русские никогда не показывают по телевизору своих врачей, лечащих кремлевскую элиту, не печатают их портреты и не берут у них интервью. А сколько Майкл не подчеркивал в своих интервью, что он только присутствовал при операции Горбачева, тележурналисты пропускали это мимо ушей, а газетчики это слово вообще выбрасывали. И получалось, что Майкл чуть ли не сам оперировал и спас Горбачева. Майкла это коробило — он вообще не был амбициозен. Вот уже четыре года он работает в Москве, получает всего-навсего 67 тысяч в год, в США для врача это вообще не деньги. У него маленькая «трехкомнатная», как говорят в России, квартира (спальня, гостиная, кухня), старенький спортивный «Мерседес» и семнадцатилетняя герлфренд, русская белоснежка, студентка и хористка. Но зато — до этой истории с Горбачевым — у него была масса свободного времени, никаких дежурств в госпиталях, никакой борьбы за клиентуру и никакой головной боли в конце года от того, что приходится платить жуткие налоги Дяде Сэму! Свобода!..