Ловушка для Горби
Шрифт:
Друзья мои! Мы можем и должны остановить агрессоров на пороге нашего дома! Да здравствует братское единение всех народов нашей страны! Наше дело — русское, наше дело — правое! Мы спасем нашу Родину!
Когда все восемнадцать заложниц, изнасилованных уголовниками, перешли на платформу, Обухов отцепил эту платформу от последнего вагона поезда зэков, в Стасов скомандовал машинисту своего паровоза: «Все, тормози…»
И почти тут же между платформой и поездом зэков возникла щель, которая все росла и росла, превращаясь в темное морозное пространство разрыва. Наконец, паровоз, толкавший поезд, окончательно затормозил, а затем и вообще покатил назад, таща за собой вагон с освобожденными
А издали, с крыш поезда, который по инерции еще катил по рельсам через уральскую тайгу, смотрели им вслед зэки-уголовники и доктор Майкл Доввей. Кто-то из уголовников в бешенстве послал в ту сторону несколько автоматных очередей.
Но темная глухая тайга окружала их поезд, бессильно теряющий скорость.
46
Сибирь, Курганская область, ссыльная дача Горбачевых в лесу.
19.27 по московскому времени.
Телевизор умолк, а они еще долго сидели в тишине. По оконным стеклам скребла и шуршала метельная поземка.
— Миша, неужели это возможно? — наконец, спросила Раиса, нервно продолжив вязанье.
— Что? — не отрывая глаз, сказал Горбачев.
— Ну, все это — вооруженные евреи, нападение китайцев?
— Возможно… — вяло и скорей уклончиво, чем утвердительно, ответил Горбачев. Он сидел в старом кресле, обитом вытертым плюшем, его колени были по-стариковски укрыты пледом, ноги — в валенках, но он, все равно, мерз на этой чертовой даче.
— А то, что все восставшие — агенты евреев и японцев? Неужели ты и этому веришь?
— Нет, конечно… — не открывая глаз, сказал Горбачев.
— Но тогда этот Стриж — просто мерзавец! Он подтасовывает факты!
Раиса глянула на мужа — почему он молчит? Здесь, в ссылке каждое слово приходится тянуть из него клещами — даже теперь, когда им приносят газеты, и они могут смотреть по телевизору Ижевск и по радио слышать весь мир. В тот вечер, когда Миша понял, что он зря голодал, что нигде в мире нет никаких демонстраций с транспарантами «Свободу Горбачевым!» и никто, ни один нобелевский лауреат не шлет новому кремлевскому правительству протесты по поводу их ссылки и изоляции, — он сломался. Еще сутки он провел у радиоприемника, на что-то надеясь, а затем — не только навсегда выключил радио, но и сам как бы выключился из жизни. И даже не возмущался тем, что свою откровенно шовинистическую политику Стриж и Митрохин проводят, прикрываясь его, Горбачевым, именем. А как-то враз, в одночасье, стал опустившимся стариком, потерявшим все — надежду, силу воли и смысл жизни. Ведь на этой «даче» они лишены и того, что имеют зэки в лагерях и тюрьмах — общения с сокамерниками и пусть принудительной, но съедающей время работы. Замершее над дачей время добивало Горбачева, превращало его в ничто, в молчальника.
— Ты слышишь? Я сказала, что этот Стриж — мерзавец! — повторила Раиса, нервно качнувшись в своем плетеном кресле-качалке. Она не могла сидеть и молчать как муж — часами, днями, неделями. Она — которая была первой леди России, которая распоряжалась министрами и покровительствовала режиссерам, писателям, художникам! Черт возьми, пусть он выдавит из себя хоть пару слов! В конце концов, не он один страдает на этой даче, больше похожей на гробовой склеп в лесу. — Ты слышишь?
— Я слышу, — произнес Горбачев, не двигаясь. — Он гений…
— Кто гений? — Раиса изумленно, всем своим маленьким худеньким телом повернулась к мужу и даже перестала вязать. — Стриж — гений?! Этот индюк?!
Горбачев тихо закивал головой, как еврей на молитве.
— Но почему??!
Горбачев вздохнул и открыл глаза. Этой старой дуре нужно все разжевать и положить в рот, несмотря на ее докторскую
— Потому что он гениально пользуется ситуацией. Любой ситуацией, даже теперь… — медленно, будто вынужденно проговорил Горбачев. — Как только китайцы нападут, вся страна объединится вокруг правительства, и народ сам арестует мятежников. А потом он быстро уладит и пограничный конфликт…
— А если китайцы не нападут? Ведь он их предупредил, ты же видел!
— Да, это странно — зачем он вылез на экран, если ему нужна война?.. А впрочем… — Горбачев вдруг замолк, пораженный еще одной догадкой.
— Впрочем — что? Ты можешь родить хоть несколько слов? — почти с ненавистью сказала Раиса.
Он посмотрел на нее впервые за весь этот вечер. Как странно! — подумал он. Ведь она ничего толкового не сказала, а лишь задавала свои идиотские вопросы. Но почему именно после ее идиотских вопросов к нему приходят идеи-открытия?
— Что «впрочем»? — теряя терпение, произнесла Раиса.
— Да так… Неважно… — и он опять умолк.
— Почему неважно? Важно! Мне важно услышать хотя бы три слова в день! Ты понимаешь? Мне это важно!
— Не кричи на меня, дура! Ты же слышала, что он сказал: через два часа евреи попробуют прорваться в Китай и начнется война. Что тут неясно?
— Но после его предупреждения ни китайцы, ни японцы уже не осмелятся! Да и евреи тоже…
— Ты думаешь? — Горбачев усмехнулся. — А что, если не евреи нападут на пограничников, а наоборот? Если пограничники нападут на лагеря и начнут там расстреливать — результат ведь будет тот же, верно? Израильтяне ринуться спасать своих! А войдут за ними китайцы или не войдут — неважно. Удар с китайской стороны будет нанесен, и Стриж и Митрохин тут же ударят по Китаю. И — развяжут войну. Потому что только война с Китаем может сейчас вернуть им армию и всех тех, кто перешел на сторону восставших.
— Ты хочешь сказать, что… через час все-таки начнется война с Китаем? — недоверчиво, но уже и со страхом произнесла Раиса.
— Максимум — через два часа, — сказал Горбачев. — У Митрохина и Стрижа просто нет иного выхода. У них нет армии, понимаешь?
— А «спецназ»? А резервы? Ты же слышал, что он сказал…
— Он сказал! — начал злиться Горбачев. — Если бы этот сукин сын был уверен, что войска резерва будут стрелять в народ, он бы давно расстрелял весь Урал, включая свою мать и сестру! В том-то и дело, что у Стрижа и есть армия и нет. Половина разбежалась, а остальные… Где гарантии, что, выйдя из казарм, офицеры и солдаты этого резерва тоже не начнут брататься с восставшими? Не забудь, что в армии тысячи офицеров, которые обязаны своей карьерой мне! Мне, а не Стрижу и Митрохину! Это я выгнал из армии всех брежневских старперов, а молодым освободил места! Даже если половина из них — скоты и не помнят этого, то вторая половина помнит! И они шатаются, они могут пойти с народом против Стрижа! Но если начать войну с Китаем, то все — верные и неверные, преданные и диссиденты — все пойдут спасать Россию под руководством Стрижа и Митрохина! А тут как раз такой прекрасный случай — евреи у китайской границы! Вечно эти евреи!..
Раиса смотрела на мужа в изумлении. Такого длинного монолога она не слышала уже больше года. Но Господи — что он говорит?
Война с Китаем! Через час!
— Миша, ты в своем уме? — спросила она тихо.
— Я-то в своем уме… — шмыгнул простуженным носом Горбачев, вяло и трудно встал с кресла и прошаркал валенками к камину, подбросил в огонь два последних березовых полена. — А вот Стриж и Митрохин — безумцы! Просрут Россию и миллионы поубивают, лишь бы остаться у власти… — он подошел к замерзшему окну и громко застучал в покрытое инеем стекло. Обычно на этот стук приходил из караульной сторожки один из узбеков-охранников, спрашивал «чыво надо?», и Горбачев или Раиса просили солдата внести с улицы дрова.