Ловушка для Инквизитора
Шрифт:
Софи помолчала, слушая тихие слова старинной серенады, которые Тристан, припоминая, бормотал себе под нос.
– А каково это – быть инквизитором? – спросила Софи. Тристан задумался, наигрывая легкую тихую мелодию. – Страшно? Тяжело? Больно? Все-таки, вас растили и воспитывали совсем не для того, чтобы вы размахивали мечом и дрались с чудовищами. Вы могли стать важным, богатым графом. Или блестящим придворным.
– Двор не для меня. А дрался я всегда. Для меня это естественно – быть инквизитором, карающим мечом, – ответил он, наконец. – Я не хочу ждать, когда найдется кто-то, кто поймает и накажет мерзавца. Я делаю это сам. Я – закон, я – власть, выше королевской.
– В этом много тщеславия, – улыбнулась Софи. – И никогда не бывает страшно? Никогда не наступает отчаяние?
Тристан снова задумался.
– Ваш отец, – мягко произнес он, наконец, – дал мне совершенное сердце храбреца. Даже не знаю, что он привнес своей магией в мой характер, а что было заложено природой. Я не ведаю отчаяния и страха. Я знаю – я могу изменить все. И даже смерть меня не остановит. Я верю в это. А с верой жить легче.
– Я помню, – прошептала Софи, сбиваясь в комочек, грея дыханием замерзшие руки. – Я читала. Вас убили за то, что вы мстили за свою возлюбленную. Годы, десятилетия проклятья. Отец тогда был в отчаянии; он вас очень жалел и переживал. И, наверное, даже был в трауре. Все-таки, вас он считал своим самым совершенным творением.
Тристан рассмеялся, мотнув светловолосой головой.
– У вас редкий дар, – сказал он. – Вы умудряетесь словом ткнуть в самое чувствительное и больное место в душе, как иглой в глаз. Это больно, но боль приятная. Воспоминания – это единственное, что у меня в жизни осталось… теплого и живого.
– Многое еще впереди, – сказала Софи, трясясь, как в лихорадке.
Тристан кивнул.
– Да, – согласился он. – Боль уйдет, многое забудется, и надо будет жить дальше. Холодно вам?
– Да, – трясясь, как в лихорадке, ответила Софи. – Что за странная магия у этого Зеркальщика! Как он думает оживлять свои творения, если они будут холодны, как лед? Отец, насколько помню, всегда работал в горячо натопленной комнате, полной света. И ручки у его кукол были горячие…
Тристан вдруг поднял голову, резко поднялся и отложил гитару.
– Я согрею вас, – произнес он твердо, голосом, не принимающим возражения.
Софи задохнулась от смущения, когда Тристан освободился от одежды и, обнаженный, белоснежный, как фарфор, скользнул к ней под одеяло. Рука, обнявшая ее, была горяча, как огонь, грудь, к которой Софи прижалась, дышала жаром. Софи стыдливо сжала бедра, когда Тристан обнял ее за ягодицы и придвинул к себе ближе, вынуждая прижаться животом к животу.
Софи прижала руки к груди, закрываясь от Тристана, и это показалось ему забавным. Он тихо рассмеялся, поблескивая глазами, на его белоснежных щеках заиграли обаятельные ямочки.
– Запоздалое стеснение, – сказал он, – если учесть, что я вас и раздел, и несколько раз обтер целебным отваром. Всю, со всех сторон, не пропуская ни кусочка кожи. Теплее вам?
Софи, дрожа, только кивнула головой.
– Сейчас станет горячо, – шепнул Тристан. Его губы прижались к ее губам, и жар его дыхания прокатился по ее легким, наполнил замерзшую грудь.
Его губы прихватили ее нижнюю губку вместе с мягким, расслабленным языком. Его язык коснулся ее языка, обласкал чувствительную мякоть ее рта, а затем проник в него, глубоко, интимно, нежно, но так приятно и чувственно, что Софи застонала. Никогда еще поцелуи в ее жизни не были такими волнующими и сладкими. Губы Тристана были мягкими, живыми, горячими – не то, что губы ее мужа. Деревянные, жесткие. Неприятные и неудобные. Поцелуи его – словно щипки деревянных прищепок. От таких скорее хочется избавиться.
А Тристан, с его золотым сердцем, был жив и горяч весь. Он двигался мягко и гибко, приникая к ее коже, накрывая ее стонущий рот своими жаркими губами, ласкаясь всем телом о ее тело, поглаживая ее живот своим животом, ее мягкий треугольничек меж плотно сдвинутыми ногами – своим жестким мужским естеством, так вкрадчиво, так маняще и так ласково, что Софи стонала, едва не рыдала от его нежности. От такой непривычной нежности, которой не испытывала никогда.
– Я же говорила, – прошептала она, пытаясь защититься от разгорающейся страстности Инквизитора, – что вы нежный и внимательный любовник…
– Не как ваш муж? – поинтересовался Тристан, тяжело дыша от возбуждения.
Воспоминания про Ричарда взволновали ее, она с криком попыталась отпихнуть от себя Тристана.
Но он, нависнув над ней, целовал и целовал ее, касаясь ее губ осторожно, мягко и часто, так соблазнительно и сладко, что Софи не нашла в себе мужества отказаться от этого наслаждения. Она принялась отвечать ему – неумело, но порывисто и страстно, – и поняла, что в этом и есть наслаждение. В желании и в порывистости. В прикосновениях, которые были так желанны и нежны.
Их губы слились в поцелуе, и Софи выкрикнула свое возбуждение и желание, чувствуя, как его ладонь касается и поглаживает ее плотно сдвинутые бедра. От возбуждения у нее зашумело в голове, она крепче сдвинула ноги, но лишь затем, чтобы его ласка стала чувствительнее и настойчивее.
Она несмело, словно таясь, провела ладонью по его горячему плечу, по шее. Пальцы ее забрались в его белоснежные волосы, и она замерла от сбывшегося невероятного чуда.
– Тристан, – простонала она, блаженно прикрыв глаза, когда он горячими губами наставил теплых пятен на ее шее. – Это ведь не видение? Не сон?
– Это самая настоящая реальность, – с усмешкой ответил Тристан.
Он порывисто прильнул к ней всем телом, коленом раздвинул ее ноги, которые до того она плотно и целомудренно сжимала, и Софи задрожала, понимая, что сейчас произойдет. Отчего-то это действие казалось ей более волнующим, пугающим и важным, чем первая брачная ночь с Ричардом.
Ладонь Тристана меж разведенных бедер гладила ее лоно, мокрое и готовое принять его.
Его крепкий, жесткий член, коснувшийся ее мокрых губок, скользнул в нее быстро, причинив легкую боль, и Софи вскрикнула, выгнувшись. Но жесткая ладонь Тристана проникла под ее шею, он сжал пальцы, удерживая женщину, и толкнулся еще раз, сильнее, чувствительнее, мешая боль и невероятное наслаждение.