Ловушка для вершителя судьбы

Рой Олег Юрьевич

В общем, будь на моем месте более опытный ангел, его, конечно, навсегда бы отстранили от почетной обязанности охранять людские души, но меня пожалели – мол, молод еще, зелен. На высочайшем Совете было решено дать мне шанс исправиться спустя несколько человеческих веков. Мне ничего не оставалось, как пообещать, что впредь буду строже придерживаться общих правил, которые хоть и не запрещают нам привносить в жизнь человека новые краски, но тем не менее оговаривают густоту этих красок. Однако уже тогда я знал, как трудно мне будет выполнить это обещание. Я по натуре все-таки творец и не могу не разнообразить судьбу своего подопечного. На то, по-моему, и дается человеку ангел-хранитель, чтобы сделать его жизнь счастливее, ярче и интереснее. Многие ангелы так и поступают… Впрочем, есть, конечно, среди моих собратьев и те, кто оправдывает свою лень и скудость фантазии предназначением человека. Например, именно таким

был хранитель отца моей Эльзы. «Если человек рожден рыбаком, – рассуждал он, – то ему и не нужно ничего другого. Пусть все в его жизни будет наполнено одним только морем». Но это совсем не мой стиль.

Итак, несколько человеческих столетий я провел в основном Наверху, выполняя рутинную работу в Небесной Канцелярии. Для нас, ангелов, это не очень большой период времени, но я сильно тосковал. Скрашивало мою скуку только общение с подругой. Иволга выглядела необыкновенно счастливой, я же, признаюсь, никак не мог похвастаться таким же состоянием. Моя деятельная натура жаждала разнообразия и творчества, а жизнь на Небесах, с ее размеренностью, спокойствием, благополучием и предсказуемостью, казалась монотонной и унылой. Единственным развлечением была возможность иногда подменять своих крылатых собратьев. Ангелы ведь тоже живые существа, они иногда устают или болеют, их могут зачем-то срочно вызвать Наверх или по необходимости отправить в короткую, как сказали бы люди, командировку в другую точку Земли или куда-нибудь еще. В этом случае, чтобы их подопечные не оставались без присмотра, на Землю присылают замену этим хранителям из числа совсем юных ангелов, практикантов, или таких, каким был я, – временно безработных. Я всегда с большой охотой и удовольствием соглашался на подобные подмены. На Земле, с людьми, мне было куда интереснее, чем в Канцелярии. За время этих кратких командировок я увидел, узнал и понял массу всего интересного и с удовольствием описал бы все это здесь. Но так как случившееся, к сожалению, не имеет отношения к моему повествованию, то я решил все-таки не делать этого и потому остановлюсь подробно только на одной истории. Именно тогда я понял, какого именно человека мечтаю охранять… Ах, как же я благодарен тому счастливому случаю на моем нелегком пути!

Дело было так: один мой коллега-хранитель залетел в монастырский подвал с винными бочками и, как бы это помягче сказать, потерял над собой контроль. Возможно, вы знаете о том, что монахи, когда делают вино, обязательно оставляют небольшую порцию напитка в открытом сосуде, называя это «долей ангелов». Многие из нас прилетают попробовать вино, и мой юный собрат увлекся этой дегустацией настолько, что на некоторое время был отстранен от своих обязанностей. Меня использовали, что называется, как затычку для винных бочек, отправив подменить его на время отсутствия. Отправляясь в тот раз на Землю, я еще и понятия не имел о том, что это временное дежурство обернется для меня настоящим подарком судьбы.

Помню все как сейчас. Я прибыл, огляделся и увидел небольшую, богато обставленную комнату. На улице первые осенние заморозки, и оттого в доме так жарко натоплено, что приходится обмахиваться крыльями. В красивой изразцовой печи весело трещат березовые дрова, маленькие окна запотели. У одного из окон стоит резной дубовый стол, и за ним, обхватив голову руками, сидит человек уже далеко не первой молодости. Столешница вся завалена какими-то бумагами, а на них все письмена, письмена… Хозяин комнаты ведет себя как-то странно: то яростно черкает по бумаге гусиным пером, то вдруг с той же страстностью скомкает лист, отбросит его в сторону и начнет новый, то откинется назад, закроет глаза и шепчет, шепчет… Потом снова склоняется над бумагой, пишет, губы шевелятся в такт дрожащему перу, а во взоре горит огонь – я такого огня и не видел никогда раньше!..

Помню, что я сначала очень удивился. Потом во мне проснулось любопытство, я пристроился у пишущего за спиной и заглянул через плечо. Стало интересно, отчего же он так волнуется, переживает? Что пишет такого важного?

Прямо у меня на глазах белый лист постепенно покрывался неровными короткими строчками. Никогда еще я не встречал таких странных записей и таких необычных людей, а ведь мне частенько, хоть и ненадолго, приходилось бывать дублером, и людей к тому времени я уже знал неплохо. Конечно, многие из них время от времени брали в руки перо и черкали на бумаге всякое: письма, купчие, счета, доносы, списки повешенных, записи в церковных книгах – кто родился, кто вступил в брак, кто преставился. Но чтобы так страстно, с таким неистовством отдавать себя этому занятию! Хотя, возможно, и было что-то похожее у тех, кто сочинял любовные послания, молил о даровании жизни или кропал пасквиль на врага. Но все же это было совсем не то…

Заинтригованный, я стал вчитываться в неразборчивые строки. Оказалось, то, что писал этот странный старик, не было ни письмом, ни счетом, ни доносом. Больше всего это походило на молитву:

Вспоминай, о человек,Что твой недолог век!Минет честь, богатство и забава,Останется одна твоя на свете слава.

Я заинтересовался. Конечно, и до этого момента я уже неоднократно встречался с рассуждениями о жизни и смерти. Люди часто думают о них бессонными ночами, разъясняют детям или строят об этих категориях свои, часто очень смешные для нас, ангелов, предположения в задушевных беседах. Но вот с тем, чтобы человек облекал свои мысли в подобную странную форму, я столкнулся впервые. Во мне проснулось любопытство, и я стал заглядывать в другие бумаги, беспорядочно разбросанные по столу. Меня ждали открытия: оказывается, в одном человеке гнездилось столько противоречащих друг другу желаний…

Слаба отрада мне, что слава не увянет,Которой никогда тень чувствовать не станет.Какая нужда мне в уме,Коль только сухари таскаю я в суме?На что писателя отличного мне честь,Коль нечего ни пить, ни есть?

Я тут же проникся уважением к душе этого мужа, с легкостью презревшей земную славу. К тому времени я уже неплохо знал, как падки слабые люди на такие бренные и сомнительные ценности, как слава, богатство, власть… Захотелось читать еще и еще, и я просмотрел все бумаги, которые были на столе, и принялся за те, что скомканными лежали на полу по всей комнате. Клянусь вам, все, что было в них, оказалось восхитительно! Слово за словом, строку за строкой я вытаскивал на свет Божий, и то, что было жирно, по нескольку раз перечеркнуто, прочитывал тоже и не уставал восторгаться. Это не буквы глядели на меня с белых листов, это сама душа человека разговаривала со мной. Моему потрясению не было предела. Я, уже повидавший всякого на своем ангельском веку, был обескуражен: да если бы мне хоть раз попался такой подопечный, как бы я оберегал его, сдувал с него пылинки. Да неужели я оставил бы на миг без присмотра такую душу…

Я боялся только одного – вдруг хранитель этого человека вернется раньше, чем я успею прочесть все, что написано в этих бумагах.

Из-под груды исписанных листов показался еще один, красивый и забавный: сложные узоры, сердечки, пронзенные стрелами амура, и виньетки по краям украшали четыре строфы:

Летите, мои вздохи, вы к той, кого люблю,И горесть опишите, скажите, как терплю;Останьтесь в ея сердце, смягчите гордый взглядИ после прилетите опять ко мне назад…

Эти строки просто очаровали меня. Я подивился красоте стихосложения, складности мысли и этим изящным сочетаниям «люблю – терплю», и «взгляд – назад» (тогда я еще не знал, что это называется рифмой). Можно было только поражаться настоящему чуду – обычному человеку, простому смертному, дан был дар творения, неподвластный даже ангелам…

…Восстану я опять.Но, ах, возможно ли исчезнуть и восстать?Когда есть бог, возможно,А бог, конечно, есть, мы знаем то неложно.

Я даже прослезился, так просто и изящно и в то же время так тонко, мудро и глубоко это было сказано. Рука сама потянулась к очередному творению сочинителя.

Для множества причинПротивно имя мне писателя и чин;С Парнаса нисхожу, схожу противу волиВо время пущего я жара моего,И не взойду по смерть я больше на него, —Судьба моей то доли.Прощайте, музы, навсегда!Я более писать не буду никогда.

– Вот те раз! – вырвалось у меня. – Как это «более писать не буду никогда»?.. Да как же он может не хотеть делать это?! Он, наделенный таким Божественным Даром, вдруг собирается отказаться от него? Но нет, это, наверное, преувеличение, люди нередко в порыве чувств говорят то, чего на самом деле не думают… А ведь не зря, ох, не зря так горят его глаза! Должно быть, именно этот свет и высекает из его души божественные строки…