Ловушка горше смерти
Шрифт:
— Послушай, я забыл предупредить тебя, что Лина… Я совсем упустил из виду…
Но Марк уже был на площадке. Не дожидаясь лифта, он, перепрыгивая высокие ступени, сбежал вниз и, оказавшись у подъезда, огляделся: поблизости не было ни души. Уже перевалило за полночь, и метро на Пушкинской было единственным местом, куда могла направиться девушка. Вряд ли она выбрала для этого неосвещенный и совершенно пустынный Дегтярный. Поэтому Марк, выйдя на Чехова, спустился к углу и свернул на площадь. Он уже почти бежал, когда у витрины известинского комбината заметил высокую хрупкую
В половине первого на площади, откуда ветер и холод разогнали всех прохожих, эта девушка, глубоко засунув руки в карманы и подняв плечи, разглядывала фоторепортаж «Афганские будни». В центре красовалась «Раздача советской продовольственной помощи дехканам Кабульского уезда». Снимок был явно постановочный и композицией напоминал сцену из «Бориса Годунова» с той разницей, что дехкане все как один походили на юродивого.
Приблизившись почти вплотную, Марк сказал:
— Я чувствую себя виноватым. Вы не должны были уходить, Лина, не дав мне даже оправдаться.
Девушка стремительно обернулась, и он увидел мгновенный отблеск радости, скользнувший по ее лицу. Но в следующий миг ему показалось, что он ошибся.
— Это вы, — холодно проговорила Лина. — Не стоило беспокоиться. Ведь ничего не случилось.
— Позвольте, я провожу вас. — Марк осторожно коснулся рукой в перчатке ее локтя, даже под замшей плаща казавшегося острым. — Уже довольно поздно, и метро вот-вот закроют. В какую сторону вам ехать?
— Я не привыкла, чтобы меня провожали. — Сейчас лицо девушки казалось почти враждебным. — Это совершенно излишне.
— Правила следует нарушать, — засмеялся Марк. — Хоть изредка.
Он шагнул к краю тротуара и небрежно махнул перчаткой кофейной «шестерке», вывернувшей из-за угла. Словно парализованная этим жестом, машина остановилась у бордюра. Водитель молча разглядывал их обоих через стекло.
Марк рванул заднюю дверцу.
— Прошу вас, Лина. Едем!
Девушка наконец оторвалась от витрины.
— Вы даже не спросили, куда мне нужно.
— Ошибаетесь, спросил. Садитесь живее, нас ждут.
— Сомневаюсь, — сказала Лина. — Когда водитель узнает, что я живу в Измайлово, то скорее всего высадит нас на первом же перекрестке.
— А вот это пусть вас не беспокоит, — проговорил Марк, погружаясь вслед за девушкой в прокуренную темноту салона. — Вы сказали, Измайлово? А точнее?
— Четвертая Парковая. — Лина отвернулась, подбирая полу плаща.
— Поехали! — сказал Марк. — Но не спеша. Водитель обернулся через плечо и смерил его коротким взглядом.
Все полчаса, пока они ехали, Лина с Марком не обменялись ни словом.
Скверно освещенный и с трудом узнаваемый город словно протекал сквозь них, оставляя тонкий и едкий осадок. Когда с Первомайской свернули на Четвертую Парковую, Лина негромко сказала:
— Здесь, прошу вас.
— Это ваш дом? — спросил Марк.
— Нет. Дом в глубине двора. Туда трудно проехать. Да и не нужно. — Она потянула ручку, дверца щелкнула, приоткрывшись, но Марк удержал ее, бросив водителю: «Заезжай!»
Тот выкрутил руль, и они, описав полукруг по заросшему кленами и кустами белоягодника двору, оказались у панельной пятиэтажки, уродливо обляпанной по стыкам битумом.
— Это мой подъезд, — сказала Лина, выходя из «Жигулей». — Прощайте.
— Погодите, я доведу вас до квартиры. Темно.
— Нет-нет. Это совершенно не нужно. Я живу на первом.
— Ну вот. — Марк кивнул водителю, не отпускающему его взглядом. — Сейчас… Теперь я знаю, Лина, как вас найти. Вы не будете возражать, если я как-нибудь позвоню вам?
— У меня нет телефона.
— Тогда я загляну. На правах старого знакомого.
Лина смотрела на него с легким недоумением.
— Зачем вам это? Мы с мамой живем достаточно замкнуто. К тому же вы совершенно не нравитесь мне, Марк:
Это же очевидно.
Не подавая руки, она повернулась и, чуть неровно ступая по раскрошенному асфальту дорожки, направилась к подъезду.
Марк, еще некоторое время оставаясь в неподвижности, проследил за тем, как, поднявшись на один марш, девушка свернула направо.
То, что сказала Лина уходя, означало: «Ты чужой, а я совершенно свободна в своем выборе». Это было правдой, но Марк, словно и в нем начала раскручиваться тайная пружина, вовсе не собирался отступать. И если наутро он еще не был уверен в том, нуждается ли в этой девушке, то уже во второй половине дня он начал действовать.
Выходя из дому, он еще не знал, что предпримет. Однако почти машинально надетый им серый с матовым блеском английский костюм, свежайшая рубашка в микроскопическую полоску, плоские золотые запонки и серо-синий строгий галстук вместе с темно-вишневыми башмаками первоклассной кожи сами диктовали линию поведения. В центре Марк заглянул в «Арагви» и купил у швейцара бутылку «Букета Абхазии», а на углу Горького — три сливочно-белые длинностебельные розы с крупными коралловыми шипами. После этого он поехал в Измайлово.
Отыскав на Четвертой Парковой дом Лины, Марк отпустил таксиста и неторопливо прошел во двор. Было сухо, свежо, землю устилала палая листва, уже утратившая пышные краски октября. Марк опустился на скамью, запахнув ворот плаща и положив рядом хрустящие оберткой розы, и некоторое время сидел совершенно спокойно, глядя то на ступени подъезда Лины, то на ржавые гнутые трубы Детской площадки. То, что он испытывал сейчас, не имело ничего общего ни с влюбленностью, ни с обыкновенным желанием. Доказывать что-либо он также не намеревался. И тем не менее он был здесь.
За то время, пока он сидел, глубоко и размеренно дыша лиственной горечью, во дворе не объявилось ни души. Пробежала боком желтая собака, свернув к мусорным контейнерам, где-то наверху стукнула форточка, и двор огласился воплем: «Юрка, домой!», оставшимся без ответа. Стремительно темнело, когда Марк встал, пересек двор, поднялся на восемь ступеней и решительно позвонил.
Открыли почти сразу же. На пороге, растерянно опустив руки, стояла миниатюрная светловолосая женщина лет сорока с бледным и настороженным лицом.