Ловушка времени

Эльф Мария

– Тяжко нам дался оный ключ Балтийского моря! Никогда не воевал столько народ русский, сколько теперь! Отнележе возвратился царь из чужих земель – так ни годочка замирения не было! Бояре да дворяне принуждены свой век в походах прозябать, а не землями своими править! А сколько в тех походах людей сгинуло! Воинов-то царь себе на всея жизнь заневолил, а вот радеть об них не взялся! Солдатики в походах Богу душу отдавали, и до поля брани не дошедши – силы наше войско в пути теряло великое мнози! В военных кампаниях от голода, хлада и поветрий гибло больше половины люда – не на битву правую мы шли, а на гибель верную. Было ли такое при прежних самодержцах?!

–

Понимаю, – бессильно вздохнул я, – военная кампания – жестокая вещь. Все великие изменения оплачивает народ: потом и кровью. Как бы ни желал властитель избежать жертв – это неотвратимо. Огромное число погибших и пострадавших – цена развития государства. Полезно это или губительно? И то и другое. История всегда неоднозначна. Как нет одной единственной правды, так и грандиозные реформы не могут иметь однозначной оценки. А наша великая страна всегда развивалась сложными путями. Кроме того, всяким государством правят люди: не в силах человеческих объять необъятное и предусмотреть любые последствия нововведений, последние же в большинстве своём по началу всегда являются палкой о двух концах: укрепляющей одно, но разрушающей другое. Так и Петр опытным путём создал мощнейшую в мире армию (так необходимую тогда России), и могущество то стоило огромного числа человеческих жизней.

– Не так уж могуче гладное войско! – возмутился мой друг. – Только водкой, бывало, в полку и «сыты» были. Гладно жили: буде купить кой провиант – поешь, а нет – вырвешь у хозяев-селян.

– Вырвешь? Грабили местных что ли?

– Глад нудил, Алексаша. Иной раз едешь мёрзнешь, живот хрюкает, в ушах звон стоит, да и мыслишь: «Почто я, боярский сын, и сам изгладался, и холопа, и лошадёнку свою избываю (того и гляди рухнут оба жалкие). А не свернуть ли мне сей же час? Не припустить ли по полю из остатков сил – да и поминай как звали?»

– Дезертирство, верно, сурово каралось… я имею ввиду, побег.

– Сурово. Ох, неволя! Велено было одного из трёх беглецов вешать, а других кнутом бить и в вечную каторгу ссылать. Беспроторица. Для царя мы все – холопы. Да только вот холопов своих добрый барин гладом изводить не станет, Алексаша, – мой друг вздохнул и выпил ещё одну чарку вина.

– Да, неужели же так и было?! Неужели вы только грабежом да кражами пропитание себе добывали? Совсем не выделяли довольствия?

– Сказываю – водку давали. Ранее, в батюшкину пору обозы с пропитанием возили за полком, так и пожить можно было в ополчении, а нет сражений – распускали людей по вотчинам. А с антихристом – гинуть остаётся али на Христа Бога уповать. Обозы ему в тягость! Беспроторица, Алексаша, – он снова налил себе и выпил. – Самая битва – только-то и забытья в ратной службе. Бьёшься с ворогом, что есть мочи да в забытьи. Аще раздумья али боязнь одолеют – скоро сгинешь. Супостат не дремлет – бьёт да колет. Да токмо битвы те не всякому принять суждено было – великое мнози помирало дорогою: черевуха, почечуй, блевота, антонов огонь, тайное согнитие… А уж буде моровое поветрие – молись Господу, авось помилует. Бывало за утро едва ли не весь полк во сыру землю зарывали.

– Как же так?! Неужели докторов не было?

– Дохтура разве управятся? Коли на сырой земле спишь, да реки вброд переходишь (особливо по осени), сохнешь нагим (да мразно), воду из тех рек хлебаешь, да пропитание имеешь убогое – мало поболев, да в землю зарываем будешь. Костоправы, кровопуски, знахари не имеют той силы, дабы без сыти да тепла исцелить. А хворого грудной жабой али тайным согнитием токмо у Господа отмолить можно.

– Тайным согнитием?

– Стыдная болезнь, гибельная да прилипчивая. Аще изначально живым серебром не натрёшь язвы, то уж после не излечишься. Всё на срамных девок грешили, ан и блудницы, и дети их сию гибель носят. Меня Господь уберёг от тайного согнития: не шатался я по девкам, страждущих недугом сим сторонился – для баженной моей себя берёг. Настасьюшка мне крест с живым серебром на шею повесила, знамо, он меня и охранил. А её сугревушку мою ничто не уберегло, – тут Михайло Васильевич тяжело вздохнул, опустил голову и замолчал.

Мне вспомнилось (где-то читал), о том, что сам Петр I страдал сифилисом (тайным согнитием) и ещё множеством заболеваний, от которых и умер, простудившись при наводнении в Финском заливе, простуда осложнилась пневмонией, и царский организм, ослабленный запущенной стыдной болезнью, хроническим пиелонефритом и многолетним алкоголизмом, не выдержал удара. Тогда ещё ничего толком не умели лечить.

– Постой, а что за живое серебро? – полюбопытствовал я.

– Али не ведаешь? – в свою очередь удивился хозяин. – Серебряная вода, что в красный угол кладётся, та, что на себе носят, да страждущие пьют.

– Вода? В красный угол? Кладётся? Покажешь?

– Изволь, укажу.

Мой друг подошёл к полке с иконами и усердно перекрестился трижды. Затем он придвинул скамью, забрался на неё и начал шарить рукой за иконами.

– Вот она, – он вытащил небольшой суконный мешочек.

Подойдя ко мне, Михайло Васильевич бережно развязал его и аккуратно вытряхнул себе на руку большую каплю… ртути.

Я молча поднял на него изумлённые глаза.

– Да нечто в Англии не водится живое серебро?! Вящий оберег от порчи и злого глаза!

– Вящий оберег?! – вернулся ко мне дар речи, – И ты это дома держишь? В сукне? В руках?

– Как есть. Крест с живым серебром мнози годы оберегал меня от напастей.

– Крест нательный?! Вот это да! А вы это серебро ещё в язвы втираете?

– При иных болезнях его пить довлеет…

– Ты не пил, я надеюсь…

– Господь миловал от таких напастей, да зело исцеляет оно.

Я встал со стула и в растерянности прошагал к печи, раздумывая, что сделать: раскрыть другу всю правду о вредном воздействии ртути или оставить ему слепую веру в чудесное вещество.

– Послушай, Михайло, дело, конечно, твоё, но ртуть – ядовитый металл, её токсичные пары накапливаются в организме и отравляют…

Мой друг смотрел на меня теми глазами, какими смотрят на иностранца, когда он в процессе разговора переходит на свой язык и становится непонятен собеседнику.

– Я имею ввиду, что в Англии, – попытался перевести я, – живое серебро почитают ядом и не держат в доме.

– Вотще, чудодейную силу оно несёт, – барин бережно отправил «магическую» субстанцию в мешочек, снова залез на скамью, снова трижды перекрестился, и вернул оберег на место.

Я вспомнил, что, если разобьёшь ртутный градусник в квартире, следует немедленно вызвать МЧС. Капли же его серебряной воды хватило бы на двадцать градусников, и она мирно хранилась в доме десятилетиями, а может, и столетиями. Стоп! Иконы стоят в каждой горнице, стало быть, и в моей тоже лежит такой кусок ртути! Надо будет убрать его куда подальше. И как только человечество не вымерло при такой медицине! Я читал, что Иван Грозный усиленно лечился ртутью, но, что весь народ занимался подобным самолечением, не знал. Какова была бы продолжительность жизни человека в эти века, если бы он не был так невежественен?