Лоза Шерена
Шрифт:
"Почему?"
"Ну ты, Рэми, даешь!
– удивился пегас.
– Это ты кассиец, не я! Не видишь татуировки?"
В таком состоянии Рэми не то, что татуировки, храм Радона мог бы не заметить... Но к мальчишке умирающему он все же пригляделся. Арис был прав: на нетронутую его копытом щеке и в самом деле была тщательно нанесена жрецами небольшая, с полпальца, татуировка. Нарисованный паук, казалось, был живым и шевелил лапками, когда лицо мальчишки в очередной раз исходило предсмертными спазмами.
– Неприкасаемый, - прошептал
"Неприкасаемый, - подтвердил пегас.
– Этот - с рождения. В Доме Забвения он родился, в отстойнике, куда вы, кассийцы, замыкаете всех, кто вас не устраивает. Ах да, Рэми, ты ведь не любишь Виссавию за то же самое? За помощь избранным. А что вы делаете, с теми, кто помогает неприкасаемым?"
"Делаем их неприкасаемыми, - продолжил Рэми.
– О боги! Едем отсюда!"
Пегас как-то быстро заткнулся и послушался. Вывез Рэми из переулка, с презрением на морде отряхнул серебристые копыта от грязи и уверенно поцокал вправо.
Рэми молчал, не в силах избавиться от дурного послевкусия. И все вспоминал молодую девчонку, что родила сына от любовника. Как счастливый муж, согласно традициям, отнес сына в древний храм, пригласил на посвящение всю деревню, даже десятилетнего Рэми, и как разлилась по храму древняя мелодия. Как выступили на запястьях младенца знаки рода, да только вот не были то знаки рода мужа. И сник как-то мгновенно счастливый "отец", повернулся к жене и отвесил ей оплеуху.
А потом приехали в деревню смотрители с ближайшего Дома Забвения. Забрали воющую девку, прижимавшую к себе почему-то тихого ребенка, и вечером, когда они вернулись домой, мать сказала:
– Лучше б ее сразу убили... Зря она ко мне не пошла... сейчас бы всего этого не было...
– Что такое Дом Забвения?
– спросил тогда Рэми.
– Место для отверженных, - прошипела Рид.
– Ни один закон не совершенен. В особенности тот, что дает главе рода над тобой полную власть, даже сделать из тебя тряпку в руках каждого нищего. Неприкасаемого, хуже зверя... Человека, которого не замечают, забывают, которого некому защитить. Если убьешь неприкасаемого - заплатишь немного в казну, как за убийство собаки. Если убьешь кого другого - пойдешь на виселицу. Чувствуешь разницу?
Рэми чувствовал. Чувствовал, что ему до боли жаль убитого песагом мальчишку, и в то же время - не жаль. Потому что есть жизнь, которая хуже смерти.
Ноги коснулись цепкие ручонки. Рэми с трудом вынырнул из тяжелых, неприятных воспоминаний, подал монетку грязному мальчишке и осмотрелся.
Они выехали на широкую и более многолюдную улицу. Сновали туда-сюда всадники. Молодые мальчишки возле ларьков выкрикивали названия товаров, хорошенькие девчушки предлагали Рэми букеты цветов "для любимой". Мелькнул в толпе синий балахон жреца силы, и Рэми посчитал это хорошим знаком, но тотчас мысленно сжался, заметив стоявшего в стороне дозорного.
– Дорогу! Дорогу!
–
Вновь разболелась голова. Заныла рана, навалилась на плечи тяжесть слабости. Снова затошнило, на этот раз от смеси запахов еды, трав, цветов, пота, лошадиных лепешек, грязи. Легче стало лишь когда Арис уверенно свернул в боковой переулок.
Здесь было гораздо тише. Над глухими заборами склонялись ветви деревьев, на мостовой лежали в опавших листьях полусгнившие яблоки. Невдалеке над домами возвышался купол какого-то храма, разнесся над городом колокольный звон.
"Вроде, тут!" - прозвучал в голове Рэми голос Ариса.
Перед ними был глухой забор, сложенный из серого камня. В нем - обитая железом дверь с решетчатым окошком, закрытым передвижной створкой. На двери - не слишком умелое изображение зверя. То ли медведя, то ли волка - и не понять.
Рэми тяжело вздохнул. Вовремя они пришли! Рана уже не болела - обжигала болью. Рэми лихорадило. И даже пегас, понурый, тихий, уже не шутил, а нервно перебирал копытами и косился в сторону всадника.
С трудом выпрямившись в седле, Рэми схватил подвешенный на цепи молоточек и лишь спустя несколько некоторое время вспомнил, зачем.
Ударил молоточком в небольшой щит. Сначала неуверенно, потом, осмелев, сильнее. По ту сторону двери раздались тяжелые шаги. Со скрипом отодвинулось дверное окошко, и сквозь частую решетку Рэми с трудом разглядел заспанное женское лицо:
– Еще раньше прийти не мог?
– Простите, - смутился Рэми.
– Я ищу Бранше, он здесь живет?
– А кого еще? Этот ночью и не спит вовсе - приходит на рассвете и весь день дрыхнет. А теперь еще и приводит кого попало. Заходи уж, не стой! Некогда мне с тобой возиться.
Скрипнула дверь, пропуская гостя, Рэми спешился и ввел пегаса в небольшой дворик. Цвели у крыльца ярко-красные астры, стоял в углу закрытый двухскатной крышей колодец. Копалась в песке пятнистая курица, настороженно смотрел на Рэми кудлатый, небольшой пес. И везде царила какая-то странная тишина и столь неожиданная в столичном городе, столь неуместная, столь знакомая деревенская сонливость... Как дома.
Где теперь этот дом, встрепенулся Рэми. И что стало с матерью, с сестрой? И как Рэми оказался у чужих людей, да еще сморенный слабостью? Как такое могло произойти?
– Чего стоишь?
– спросила худая как щепка хозяйка.
– Идем уж.
Рэми вздрогнул, посмотрел на уже стоявшего под навесом Ариса и поднялся к ступенькам, входя в дом.
Дом был старый. Пропах плесенью, пылью, и трухой. От запаха не спасали ни ковер на полу, ни мягкая отделка, ни развешенные по углам ароматические травы. И царила здесь такая же сонливость, как и во дворе. Только двор был залит солнцем, а в доме был полумрак, от которого Рэми на время ослеп.