Ложь во имя любви
Шрифт:
– Нет! Пусть останется! Я хочу, чтобы она была рядом.
Селма – Мариса отказывалась даже мысленно называть бедняжку ее арабским именем Баб – была по крайней мере старой знакомой и говорила по-английски. Ее больше не трогали, и она, шепча христианские молитвы, успевала шепотом давать роженице собственные наставления.
– Эти дикари понятия не имеют, что делать. Лучше слушай меня. Я наблюдала за рождением своих младших братьев и сестер и сама рожала дважды, только мертвых… Но ты производишь на свет христианское дитя, и если ему суждено жить, то я о нем позабочусь, ты не беспокойся! Держи меня за руку и не обращай внимания на их болтовню. Упирайся при каждой схватке, слышишь?
Мариса, рыдая, крепко держалась за руку Селмы и делала так, как та ей советовала. Вскоре все вокруг завертелось, и она почувствовала, как ее затягивает воронка боли и влаги…
Потом все исчезло, сменившись смутными образами. Она снова была ребенком, спасавшимся от неведомой опасности на руках у своего светлобородого отца. Следующим ей привиделся круглолицый слабоумный Жан, обнаруживший ее под лестницей… Пара серебристо-стальных глаз пригвоздила ее к месту, она увидела улыбающийся рот и почувствовала режущую боль от ожога на внутренней стороне бедра… Над ней склонялся Филип с искаженным похотью лицом, после чего это был уже Филип, лишившийся лица… Несмотря на болеутоляющее, ее пронзила невыносимая боль. Она услышала собственный крик и изогнулась, вырвавшись из удерживавших ее рук. Этим все и кончилось. Она ощутила облегчение, стала легонькой как пушинка, когда по ее бедру скользнуло что-то мокрое. Облегчение и пустота…
Когда спустя много часов, а может, и дней, Мариса снова открыла глаза, над ней склонилась Зулейка.
– Бедная сестренка! Ты потеряла ребенка. Его удушила обхватившая горло пуповина. Но ты сама, хвала Аллаху, выжила и скоро встанешь на ноги.
Из глаз несчастной медленно потекли слезы безнадежности, тут же заботливо утертые. К ней приходил Камил, чтобы, взяв ее за руку, прошептать, что скоро она снова выздоровеет и родит много детей.
– Такова воля Аллаха…
Кто это сказал – он или Зулейка? Впрочем, не важно… Она снова чувствовала безграничную пустоту и старалась не вспоминать, как брыкался у нее в чреве ребенок, в течение нескольких месяцев обещавший ей радости материнства.
Мариса умерла. Ее сменила Лейла, чья воля укреплялась вместе с телом, которое целый месяц лечили массажем, холили и лелеяли. Спустя месяц она снова могла ездить верхом. В ее перевязанной груди больше не осталось молока, живот стал таким же плоским, бедра почти такими же узкими, как до беременности.
Ее лицо и все тело сияли благодаря долгим часам, проводимым у бассейна, глаза и волосы опять приобрели золотой отблеск. Вынашивание ребенка сделало ее красивее и женственнее, и Камил был теперь околдован ею даже больше, чем прежде.
Выздоровев, Лейла не нашла в доме ни Амины, ни Баб: последнюю продали богатому купцу как няньку для детей, Амину забрал в свой гарем сам паша. Оттуда она могла попасть в Константинополь, а потом при желании возвратиться к себе в Америку, если за нее внесут выкуп.
– Тобой интересовался французский консул, но ему сказали, что ты тяжело больна и вряд ли поправишься. Французы, как тебе известно, сейчас воюют с Англией и ни о чем другом не помышляют. – Пытливый взгляд карих глаз Зулейки остановился на лице молодой женщины. – Тебе известно, что их глава Наполеон возложил на себя корону и назвался императором? Я слышала, что всех своих братьев и сестер он провозгласил королями и королевами захваченных им провинций. Интересно, долго ли он протянет.
Значит, Жозефина, ее крестная, теперь императрица Франции! Надолго ли? Так или иначе, ее прошлое казалось теперь настолько далеким, что трудно было поверить в его реальность. Лейла, одетая в янычара, выпрямила ноги, скрещенные до того по-турецки, легко поднялась и простилась с Зулейкой, выглядевшей по сравнению с ней толстухой.
– Мне нет до этого дела, – беззаботно проговорила она и по-мужски, в ненавистной Зулейке манере исполнила обряд расставания: прикоснулась рукой ко лбу, потом к сердцу и склонилась в глубоком поклоне. – Мне пора, сестра. Американские корабли обстреливают город. Надо оценить ущерб и приготовиться к ответному огню на случай, если их канонерки посмеют снова войти в гавань.
Зулейка промолчала, стиснув зубы. Ее брат определенно стал жертвой ведьминых чар, иначе давно бы перевез ее, свою родную сестру, в более безопасное место. Даже паша переправил большую часть своих жен в летний дворец. Куда хуже почти ежедневных американских обстрелов был слух, что американцы готовят высадку отряда под командованием Уильяма Итона, отчаянного сорвиголовы, служившего в свое время американским консулом в Тунисе. Почему султан не прислал подкрепления? И почему ее брат только тем и занимается, что тратит по ночам силы на эту ведьму-чужестранку, которую она вынуждена называть сестрой?
Набравшись храбрости, Зулейка решила навестить подруг в гареме паши. Женщины жили слухами, часто сами же и распускали их. Если паша прослышит, что у него под носом удерживают француженку, состоящую в родстве со всемогущим французским императором, он, возможно, не оставит это без последствий. Не исключено, что он запросит помощи от французского флота в обмен на ее благополучное возвращение к родным берегам. Уж на этот раз Зулейка не допустит промаха в своих замыслах!
Триполи, прежде кичившийся своей неприступностью, находился теперь в состоянии тревоги и хаоса. Многие состоятельные жители перебрались в маленький порт Дерну. Сам паша пока что укрывался за толстыми стенами дворца с узкими бойницами. Не было дня, чтобы ему не приходилось прибегать к помощи янычар для подавления очередного бунта. Остававшиеся в городе рабы-американцы не скрывали улыбок, предвкушая скорое освобождение. По слухам, даже Мурад Раис продался Алжиру и уже отправился туда по суше. Никто не знал, чему верить, чему нет. Зулейка была полна решимости исполнить, по ее мнению, собственный долг. У нее имелась союзница в лице белокожей женщины по имени Амина, к которой паша воспылал необыкновенной любовью. Амина превратилась в его любимую наложницу; стали шушукаться, что она, чего доброго, будет принята в полк его жен, если ее прежде не отравят или не выкупят.
Амина была первой, к кому обратилась Зулейка, начав с невинных на первый взгляд вопросов и предположений. Обычно томная и ко всему безразличная, Амина быстро проявила интерес к разговору, а потом задумалась с плутоватым выражением на лице.
– Ты права: за нее можно получить огромный выкуп, и не только в виде денег, но и союза с французами. Негодяйка представляет собой опасность, избавление от которой тоже кое-чего стоит. Уверена, что мой повелитель паша заинтересуется, узнав, каким сокровищем обладает. Думаю, ты тоже вздохнула бы спокойнее, если бы твоего брата перевели в более безопасное место, скажем, в Дерну.
Терпеливая Зулейка не торопила события. Тем временем обстрелы Триполи усилились. Американские фрегаты и бриги стояли непосредственно в гавани, не выпуская оттуда ни одного триполитанского судна.
Зулейка тревожилась, что ее изощренные намеки пропадут даром. Между тонкими бровями ее брата Камила пролегла глубокая борозда. Пока паша прятался за дворцовыми стенами, Камилу приходилось удерживать порядок, что было нелегким делом, ибо население осажденного города готово было в любую минуту поднять панику.