Ложь во спасение
Шрифт:
Лена в ответ рассмеялась:
– Ну да, шесть лет и было. Мы тогда еще все вместе в этой квартире жили, с родителями. Так ведь с тех пор уже двенадцать лет прошло. Ты думал, он с тех пор не вырос?
– Я не думал. Я вообще ни о чем не думал… эти двенадцать лет.
– Как это – ни о чем?
– А так, – отмахнулся он и добавил сурово: – А про Сашку ты мне точно, значит, наврала?
– Точно. – Лена отвела глаза, ругая себя за внезапный порыв откровенности. – Нет никакого Сашки.
– Почему? – строго спросил Женька.
– Нипочему! – огрызнулась она в ответ. – Нет, и все. Мало ли у кого чего нет!
– Да нет, я не об этом. Наврала мне почему?
– А просто так, – хмуро ответила Лена. – Захотелось, вот и наврала. Нельзя, что ли?
– Нехорошо врать вообще-то. Тем более мне.
Он выглядел абсолютно серьезным, и голос был суровый, как у преподавателя, отчитывающего нерадивую студентку за систематические прогулы.
– Чем это ты такой особенный, что тебе врать нехорошо?
– А всем, – ответил он неопределенно. – Всем особенный. Вообще, это плохо, что никакого Сашки у тебя нет.
– Ничего, я привыкла. В одиночестве свои плюсы. Независимость прежде всего… И вообще.
– Независимая ты наша, – задумчиво ответил Женька. – Да я сейчас не об этом. Я просто подумал, если бы ты не одна жила… безопаснее было бы.
– Слушай, иди ты к черту со своей безопасностью! – не выдержала Лена. – Сколько можно об одном и том же? Надевай свою куртку и проваливай! Тошнит от тебя уже!
– Ну надо же, – усмехнулся он, совершенно не обращая внимания на то, что она на него орет. – Сколько лет ты мне мозги парила этим своим Сашкой, а? Года четыре или пять? И главное…
– Если ты сейчас же не уйдешь… я… я не знаю, что с тобой сделаю…
– И главное, ведь как убедительно врала!
– Я убью тебя просто, если ты сейчас же не уйдешь, Шевцов! Я тебя задушу! Я тебя кухонным ножом зарежу! И не посмотрю, что он тупой!
– Все-все. – Он поднял вверх обе руки. – Сдаюсь! Если ты так настойчиво меня выгоняешь… Нет, а я-то, дурак, ведь поверил же, а?
– А что, в это так трудно поверить? – спросила Лена упавшим голосом. Дурацкий разговор, скорее бы он кончился!
– Не трудно. Совсем не трудно, Ленка, – сообщил он, улыбаясь во весь рот, быстро застегнул куртку и щелкнул ее по носу. – В это очень даже легко поверить!
– Уходи уже, – простонала она.
– Уже ушел. А ты не грусти. Не грусти и не переживай. Все будет хорошо, вот увидишь. Я тебе позвоню. Завтра днем и… И еще вечером. Вечером тоже позвоню!
– Ночью не забудь позвонить, – ядовито добавила Лена. – Вдруг твой маньяк ночью ко мне в окно влезет?
– На пятый этаж? Думаешь, он на такое способен?
– А то. Они знаешь, какие способные, эти маньяки. Ты уж поверь, я же по ним кандидатскую защитила.
– Ладно, – легко согласился он. – Ночью тоже тебе позвоню. А ты, пожалуйста, все-таки… будь осторожна.
Лена послушно кивнула в ответ и, даже не зажмурившись, храбро спросила:
– Целоваться будем на прощание?
Голос прозвучал почти равнодушно. Почти так, как и должен был прозвучать.
Женька посмотрел на нее снизу вверх и ничего не сказал. Поднял свой кожаный портфель, повернулся и вышел, осторожно закрыв за собой дверь. Так осторожно, как будто Лена заснула и он теперь боялся ее потревожить.
Дверь закрылась, а Лена еще долго стояла в коридоре, прислушиваясь к затихающим на лестнице шагам. Вот дурочка, и зачем только она ему призналась про Сашку? И про поцелуи на прощание зачем спросила?…
В машине было темно и холодно. Как в склепе.
Евгений включил на прогрев двигатель, откинулся на спинку сиденья и долго смотрел на листья, которые шуршали за окном и плавно опускались на капот. Ползали по нему, как большие и любопытные желтые пауки, натыкались друг на друга и иногда падали вниз, на влажную и холодную осеннюю землю.
«Скорее бы уж зима наступила», – в который раз за последний месяц подумал Евгений. Череда неуютных промозглых дней была тесно связана с ощущением произошедшего кошмара, и почему-то верилось, что когда закончится осень, когда вместо серой слякоти на дороги ляжет пушистый и белый снег, кошмар закончится тоже.
И жизнь начнется с чистого, как этот первый зимний снег, листа.
Вяло усмехнувшись своим несбыточным мыслям, он утопил в гнезде прикуриватель и замер в ожидании щелчка. Наверное, за эти дни его легкие успели обуглиться. Он курил почти без остановки, с перерывом только на тревожный сон, курил, бестолково пытаясь снять напряжение, собраться с мыслями, а иногда курил для того, чтобы было не так страшно.
Страшно в последнее время было почти всегда. Всего лишь за два с половиной несчастных дня он успел узнать десятки разновидностей страха, который жил внутри постоянно, меняя лишь свои обличья, но не меняя сути. И оказалось, что из всех страхов самым страшным, самым жутким и невыносимым, всем страхам страхом был именно тот, последний, который схватил его за горло несколько часов назад в кабинете. В тот самый момент, когда он в пятый или шестой раз набрал номер Ленкиного телефона и услышал пресловутое «абонент недоступен», кольцо страха сжалось на шее гипсовым воротником так плотно, что стало трудно дышать. Сжалось и уже не отпускало, а только усиливало напор, пока он мчался на предельной скорости по дороге к ее дому, пока поднимался на негнущихся ногах по подъездной лестнице на пятый этаж, пока отчаянно давил на кнопку звонка и барабанил в дверь квартиры сначала руками, потом ногами.
На стук дверь открылась – но не та, что должна была, а соседняя. Незнакомый пожилой мужчина с круглой и блестящей лысой головой ничего о местонахождении своей соседки не знал и пригрозил Евгению, что вызовет милицию, если тот не перестанет барабанить в дверь.
Евгений барабанить в дверь перестал, но не оттого, что испугался милиции.
У него кончились силы.
Без сил он опустился на ступеньку, уперся лбом в колени, закрыл глаза и стал ждать.
Он даже толком и не знал, чего, собственно, ждет. Услужливое воображение рисовало перед глазами картинки – одна мрачнее другой.