Ложь
Шрифт:
Ладно, хватит об этом.
Итак, сидя на песке, я (говорю как на духу) вспоминала кое-что случившееся до появления айсберга, хотя тоже в тумане: голый Найджел Форестед на берегу — и я, вместо Афродиты. Еще один «спектакль». Найджел Форестед в главной роли — канадский дипломат года!
Думать об этом не стоило — ну, разве только для развлечения, — но по ассоциации пришла другая мысль, куда более важная. О фотокамерах в моей холщовой сумке и о кассетах с пленкой, отснятых не полностью.
Я никогда не оставляла в фотоаппарате неиспользованную пленку. Качество портится. Пленка сохнет, становится хрупкой; цвет блекнет, детали снимка теряют четкость.
«Никоном» я отсняла больше
35. Глянув налево, в сторону «Аврора-сэндс», я увидела на пляже компанию постояльцев — они сидели в шезлонгах, под бело-голубыми гостиничными зонтиками. Туда-то и направлялся сейчас, отобедав, приняв все свои лекарства, вздремнув, Колдер Маддокс. Со свитой.
Впереди шагал Роджер Фуллер, пляжный служитель, с шезлонгом Колдера вместо щита и его же пляжным зонтом вместо турнирного копья. За ним следовал сам Колдер, поддерживающий (или поддерживаемый) Лили Портер, а Лили Портер, в долгополой, развевающейся хламиде, с махровым полотенцем на плече, старалась приветственно помахать рукой всем и каждому, пока вместе с Колдером ковыляла по песку к тому месту, где Роджер устанавливал шезлонги и зонтик Замыкал шествие чернявый Колдеров шофер, загадочный, упакованный в униформу; кожаные башмаки то и дело скользили, но он упорно пробирался в людской толчее, стараясь не уронить большой белый металлический контейнер-холодильник, наверняка набитый снедью, льдом и вином. В конце концов он шваркнул эту бандуру неподалеку от хозяйского зонта, словно тащил ящик со стеклом и — из чистейшего садизма — решил его расколотить.
Картина так живо напоминала европейское кино — Феллини, Висконти, — что мне вздумалось запечатлеть ее для грядущих поколений. Краски просто изумительные — сплошь голубой, зеленый, желтый, и Лили, спору нет, чудо как хороша в своих летящих юбках и рукавах.
Я заслонила глаза от слепящего песчаного блеска, опустила поля полотняной шляпки и достала «Никон». Пожалуй, не обойтись без фильтров, да и телеобъектив понадобится, чтобы сократить дистанцию.
Я взялась за дело. К счастью, дюна моя расположена поодаль от людского сборища, так что особого внимания я, скорей всего, не привлеку. Никто не увидит, как я подношу камеру к глазам, не услышит щелчков затвора.
Колдер и Лили сидели напротив длинной белой вереницы душевых кабинок, прямо под дощатой дорожкой. Народу здесь тьма — яблоку негде упасть. Почему-то именно этот клочок пляжа всегда считался наилучшим местом для шезлонгов и зонтиков. Мы прозвали его Рубкой,и со времен моего детства десять — двенадцать семейств — всегда одни и те же — располагались тут изо дня в день: Барри, Джонсоны, Дентоны и др., а также Вудсы, Бауманы, Макеи и, конечно, Ван-Хорны. Каждое лето и до войны, и после я сидела там подле матери, пока она не умерла нынешней зимой. Теперь я свободна от всего этого, от всех вытекающих отсюда обязанностей и ограничений, хитросплетений и воспоминаний.
Семейства, «застолбившие» Рубку, в большинстве матриархальны, и нынешние матриархи принадлежат к поколению моей матери. Арабелла Барри, Айви Джонсон и Джейн Дентон по-прежнему держат власть над нашим petite monde [7] , полученную от своих свекровей, от группы, а точнее, от племени женщин, что заступили на пост еще перед Первой мировой войной. К примеру, в годы моего детства старейшиной была тогдашняя миссис Метсли, муж и сын ее погибли вместе с «Титаником», а дочери Сибил сейчас уже под восемьдесят. Каждый вечер эти дамы в окружении своего «двора» устраиваются в почетном углу гостиничного холла. Они словно бы сидят там от веку, иного никто и не припомнит. Просто одна миссис Барри сменяет другую, как приходят новые миссис Джонсон и миссис Дентон, ad infinitum [8] .
7
Мирком ( фр.).
8
До бесконечности (лат.).
Вообще-то «двор» не то слово. Я имею в виду не вдовствующих королев и фрейлин, но судей. Этакое Верховное судилище. И зовем мы сей кружок Стоунхенджем [9] , по целому ряду причин: во-первых, старые дамы закованы в корсеты на китовом усе и, наклоняясь друг к другу, чтобы сказать и услышать словечко, делают это не сгибая спины; во-вторых, они стучат вязальными спицами, будто костями; в-третьих, выражение лица у них никогда не меняется, лишь легкие повороты головы позволяют каменным чертам показать одобрение или порицание; а в-четвертых, седины у всех у них голубоватые, как у друидов. Ужасные вердикты выносятся там и одобряются (по крайней мере так нам казалось) всякий раз, когда они наклоняются к центру, сиречь к Арабелле Барри, и согласно кивают. Однако меж ними существует уговор: своих вердиктов они никогда не оглашают.
9
Стоунхендж — ритуальная мегалитическая постройка каменного века на территории Англии.
До замужества моя мама носила фамилию Вудс, и у меня есть двоюродная сестра Петра, а ее мать — моя тетка Лидия — до сих пор обретается в Рубке. И если я теперь осмеливаюсь там появиться, то лишь затем, чтобы — немножко — посидеть с нею. Петра в Рубку вообще не заглядывает. Но моя камера заглядывает частенько. Уж больно привлекательный сюжет.
36. Сейчас, когда я делаю эту запись, успел миновать еще один день. И еще одна ночь. Передо мной лежат результаты тех съемок — в виде отпечатанных фотографий. На конвертах я написала вот что:
СНЯТО В. В.-Х. В ТОТ ДЕНЬ, КОГДА
БЫЛ УБИТ КОЛДЕР МАДДОКС
37. Есть в этих фотографиях что-то необычайно трогательное. Они демонстрируют на редкость отчетливое единство фокусировки; я имею в виду фокусировку объектов, а не камеры. На некоторых это единство фокусировки чуть ли не театрально — так и кажется, будто за кадром стоял режиссер и командовал: «А теперь все смотрят на меня!» И все взгляды обращены в одну сторону, все головы повернуты туда же. Вполне понятно поэтому, что снимки Рубки перемешаны со снимками айсберга, ведь смотрят люди именно на него.
Я отсняла «Пентаксом» и «Никоном» оставшиеся кадры и еще целую пленку «Никоном» с телеобъективом; в общей сложности сорок семь кадров. Снимки, сделанные «Пентаксом», не вполне гармонируют с остальными. Ощущение обособленности не совпадает. На никоновских кадрах люди в Рубке напоминают кучку уцелевших в кораблекрушении — чуть ли не жмутся друг к другу; ютятся всем скопом на плоту из полотенец и ковриков — одни возвышаются на шезлонгах, другие лежат, третьи сидят на песке, прислонясь к чему-нибудь спиной. Кое-кто стоит во весь рост, кое-кто на коленях, но все, заслоняясь от яркого света, смотрят на айсберг.