Ложный король
Шрифт:
На Вилле де Валента было непривычно темно и тихо, не было слышно ни слуг, ни Лаэтана с Аэлис, чей смех обычно разносился по замку весёлым эхом круглые сутки, ни даже обычной для дворца нежной лютни местного придворного поэта.
Вопль повторился.
Четта не стала поднимать бесполезную книгу. Вместо этого она устало уронила лицо в ладони и заплакала. Рядом со шкатулкой с нюхательной солью стоял синий флакончик, закрытый золотой крышкой с печатью на нитке. Это была настойка лавандовых листьев, мяты и горнянки, которую в Кантамбрии использовали, чтобы успокоить нервное напряжение и быстро уснуть, но графине она уже не помогала – впрочем, как и остальные отвары, которые выдумывал мастер
Прошла минута, затем вторая.
В приоткрытую дверь залы перед покоями, где спал граф Монтонари, просунулась обёрнутая пёстрым платком головка Золотой Росы. Девочка тихо, словно мышка, на цыпочках подошла к своей хозяйке и тронула её за плечо. На её ноги, как на ноги всех, кто жил в замке, были надеты специальные туфли из нескольких слоев бархата на подошвах, который делал звуки шагов практически не слышными.
«Вам что-нибудь принести, ми сенья?» – показала немая девочка жестами и подняла упавший травник. Большие и добрые, как у котёнка, глаза внимательно смотрели на графиню в ожидании ответа, крошечные веснушки золотились на угольного цвета коже, как искорки.
– Нет, спасибо, – ответила Четта и промокнула глаза носовым платком, который достала из потайного кармана накидки. Растёрла и сжала виски. – Боги, как же у меня болит голова, – простонала она, шмыгнув носом. – Просто разрывается пополам…
Золотая Роса подошла к окну и как можно тише распахнула тяжёлые деревянные створки. В комнату ворвался свежий морской воздух, наполненный ароматами соли, пряностей и цветов. Альгарда уже давно проснулась и купалась в лучах тёплого солнца, радовалась новому дню и грядущему празднику Винья де Соль, что служило разительным контрастом скорбной обстановке, царящей внутри Виллы де Валента, погружённой во тьму и ожидание худшего.
Девочка подошла к столику у окна, налила в кубок вина и поднесла графине.
«Вы бы поспали», – показала Роса. Её личико выражало искреннюю озабоченность измождённым видом графини: «Вы бледная, круги вокруг глаз, мало едите. Вы совсем себя замучили».
Четта сделала глоток. Вино показалось ей безвкусным, как вата.
«Я могу подежурить у покоев вместо вас, а вы поспите».
– А толку-то? – графиня почувствовала, как её взор заволакивает прозрачная пелена слёз. – Не могу ни есть, ни спать с тех пор, как мужа привезли с поля битвы за Паденброг. Забыла, что такое отдых. За что нам это всё, а? Вечера, сестра, Эрнан… закрываю глаза, а их лица передо мной, всплывают из темноты. Ты слышала, что они сделали с племянницей? Зарезали, как овцу. Разве тут уснёшь? – заплаканные глаза смотрели на немую. – Рана мужа всё никак не заживёт. Фермин говорит, что, если она будет продолжать нагнаиваться и дальше, ногу придётся отрезать.
Золотая Роса достала из-за пояса небольшой пузырёк из сиреневого стекла с пробкой на цепочке.
«Фермин сказал, что нашёл ещё один рецепт обезболивающего для графа, – зажестикулировали тонкие руки. – Он приготовил его сегодня утром. Кажется, он говорил про хлопник и бузину. Он говорил, что этот отвар используют повитухи. А ещё я вчера собирала у бухты листья белоглава, они помогут вытянуть гной. Они будут готовы к обеду».
Четта взяла протянутый флакон, но лицо её не выразило особой надежды на благоприятный исход. Боль Эрнана не могли унять даже самые сильные травы, что уже говорить о хлопнике, в чьих обезболивающих свойствах лично она разуверилась ещё во время своих последних родов.
– Моему дорогому мужу больно от всего, – вздохнула женщина. – От яркого света, от звуков, даже от запахов. Он постоянно кричит. Кричит даже во сне, в бреду, не приходя в сознание. Когда же это закончится? Мой дед потерял обе ноги в каменоломне, когда его придавило мраморной плитой, но он остался жив, потому что согласился их отрезать, а Эрнан!.. Он такой упёртый!
Четта почувствовала, что вот-вот снова расплачется, и подошла к окну. Пряный ветер приятно, словно тёплой ладонью, скользнул по лицу. Внизу в саду внутреннего двора не особенно рьяно трудились слуги. Кухонные девки о чём-то перешептывались, неся корзины с апельсинами, и смеялись. Мальчишка-лютнист мечтательно бренчал на струнах и наблюдал за фигуристой молоденькой прачкой, развешивавшей здесь же бельё и отстиранные повязки, которыми бинтовали ногу графа Кантамбрии. В фонтане, отделанном бело-синими изразцами, шустрые воробьи дрались с толстыми голубями за хлебные крошки, которые кидал в воду подмастерье лекаря. Поварята вытаскивали из спелых слив косточки и оставляли сочные половинки сохнуть на солнце, чтобы позже старшая повариха наварила из них варенье. Эта идиллическая картина казалась отгороженной от хозяйки Южных земель толстым стеклом, которое невидимой преградой отсекало её от тепла и беззаботной радости разморённых на дружелюбном солнце обитателей виллы.
– Четта!.. Четта!..
Смуглые руки сжали подаренные сыном жадеитовые чётки с руной Веньё. Четта отвернулась от окна и испуганно посмотрела на Золотую Росу.
«Хотите, я к нему пойду?» – спросила девочка.
– Четта!..
– Нет, не надо, я сама.
Графиня быстро подошла к зеркалу, висящему между окон. Кожа серая, глаза красные, опухшие от слёз, блёклые. Женщина быстро пригладила выбившиеся из причёски пряди волос и больно ущипнула себя за обе щеки. Кожа налилась обманчивым румянцем. Пора.
Она открыла дверь в покои тихо, будто не желая спугнуть находившегося в комнате зверя, и медленно вошла.
Внутри стоял настоящий мрак из-за закрытых плотной тканью окон и воняло хуже, чем в лепрозории: пылью, травами, потом и гниющей плотью. От царящего внутри смрада потянуло вывернуть наизнанку желудок.
На кровати в окружении одеял и подушек лежал её муж. Одна его нога была чуть приподнята и покоилась на скрученном покрывале. Стопу покрывала повязка, пропитанная настойкой гармалы, поверх которой проступало жирное тёмно- коричневое пятно. Даже в скудном свете стоящей на прикроватном столике одинокой догорающей свечи было видно, что кончики пальцев графа Южных земель начали темнеть у ногтей.
– Милый, ты меня звал? Как ты? – умирающим голосом спросила Четта.
– Обезболивающее готово? – раздался грубый хриплый голос. – Дай!
На Эрнана было страшно смотреть. Смуглую кожу покрывала испарина, глаза запали внутрь черепа, губы были бледными и сухими, ночная рубашка вся пропиталась потом и прилипла к изнурённому болью, худому, как смерть, телу.
Четта, превозмогая волну отвращения, подошла к мужу и протянула ему сиреневый флакон. Эрнан привстал на перине, выхватил вожделенную бутылочку, вырвал из горлышка пробку зубами и жадно опрокинул в себя горькое содержимое. Упал на подушку. Графиня Монтонари взяла со столика платок, намочила в стоящей там же чаше с водой и отёрла потный лоб и шею графа.
– Ты весь горишь, – прошептала она.
Мышцы лица Эрнана на секунду передёрнул сильный нервный тик.
– Больно… Больно… – застонал он. Четта взяла мужа за руку. Тонкие и огрубевшие, как у старика, пальцы графа больно стиснули руку жены.
– Ш-ш-ш, сейчас обезболивающее подействует. Ш-ш-ш-ш…
Прошло несколько бесконечно долгих минут, прежде чем мышцы на лице Эрнана наконец-то начали расслабляться, соразмерно волнам утихающей боли в ноге, а на лице его появилось выражение, отдалённо напоминающее облегчение. По крайней мере, его жене хотелось так думать.