Лучи уходят за горизонт
Шрифт:
Основные претензии касались методики работы со свидетельствами Прокопия и прочих античных авторов – профессор рекомендовал критически проанализировать их и поправить стилистику. Выкроив неделю в конце лета, Иоанн принялся за дело. Родители позавчера улетели отдыхать в Африку, Мелисса поцеловала брата и укатила со своим молодым человеком (существование которого держалось в нестрогом секрете) в Лондон, на Ноттинг-Хиллский карнавал, и Иоанн, оставшись один, погрузился в VI век от Рождества Христова.
Иоанн почти не выходил из дома – разве что навестить в конюшне старую Грейс. Ездить верхом он так и не
Стивена не особо интересовала история, только глобальные процессы, и на статью друга он откликнулся скупой рецензией: «Любопытно». Но для Иоанна император Юстиниан, историк Прокопий, полководец Велизарий и все, с кем он встречался на страницах книг и чьи имена отстукивал на клавиатуре, были живыми собеседниками. За звучанием их имён, сохранившимися изображениями, рассказами об их привычках, личной жизни и подвигах Иоанн видел людей. Людей, которые жили, ходили по земле, любили и умирали. Они дышали тем же воздухом, видели такие же закаты и рассветы, они мыслили, они существовали. За каждой строчкой, посвящённой им, Иоанн видел долгую судьбу – семейную драму, тяжесть принятого решения, упорство, боль потерь и слёзы разочарования.
Всё, описанное в этих книгах, как часто повторял себе Иоанн, случилось взаправду. Сегодня об этих людях помнят лишь страницы книг, но эти книги они написали своими поступками, а не словами. Открывая волшебную дверь в прошлое и уходя в загадочный, жестокий, унесённый с ветром мир, Иоанн особенно остро ощущал ход времени. Он поражался человеческой истории, поражался тому, как века сменяют века, поколения сменяют поколения; и слова одних остаются навсегда, а других – растворяются без остатка. И ещё сильнее Иоанн ощущал себя самого – одинокого читателя в толпе перед скалами, возвышающимися из пропасти прошлого.
«Я тоже умру, – думал Иоанн, глядя, как белый лист на экране заполняют цепочки букв, образующих слова и предложения, – и если всё будет хорошо, то меня будут помнить, но как долго? Смогу ли я стать одним из тех, кто обрастёт мифами и станет легендой, о ком будут писать и говорить, чьё имя волны истории пронесут сквозь тысячелетия, чтобы когда-нибудь обо мне писал статью студент тридцать первого века нашей эры?»
Иоанну этого хотелось. Когда-то давно он писал эссе о викторианском премьер-министре XIX века Бенджамине Дизраэли, и, хотя новая история не особо вдохновляла Иоанна – она представлялась подражательством пигмеев античным великанам, – он запомнил вопрос, который Дизраэли задавал себе в юные годы: «Кем же мне стать, новым Александром Македонским или новым Гомером?» Сегодня, спустя сто пятьдесят лет, тот же вопрос волновал Иоанна.
Пока он сидел за столом в родительском поместье в Фарнборо, переписывал свою работу, предвкушал обучение в Аббертоне и мечтал о будущем, на расстоянии полуторачасового перелёта самолётом или одиннадцати часов на машине, в центре Мюнхена, недалеко от Мариенплац, на улице, которая упирается в колокольню церкви Святого Петра, за столиком в кафе сидела и курила молодая женщина. Она не дождалась человека, назначившего ей свидание, – двое смуглых бородатых мужчин
Спустя три года эта женщина родит дочь и даст ей имя Элизабет.
9 февраля 2018 года. Аббертон
– Мне нравится, – свеженапечатанный, ещё пахнущий типографией журнал «Past & Present» в руках Иоанна был раскрыт на статье «Юстинианова чума: новый взгляд».
– Поздравляю, коллега, – улыбнулся профессор Бишоп.
Иоанн перечитал подзаголовок: «Автор: Иоанн Н. Касидроу, студент Академии Аббертона». Ему определённо нравилось, как смотрится его имя на плотной бумаге.
– Мне вышлют электронную копию? – спросил Иоанн.
– Попроси их, – ответил профессор Бишоп.
– Мне нужно ещё несколько экземпляров.
– Свой я тебе не отдам, – Бишоп откинулся в кресле и попытался свернуть толстый журнал в трубочку. – Сохраню на память.
– У вас таких много, – рассмеялся Иоанн.
– Купи, – сказал Бишоп. – Пока не распродали тираж, купи, сорви ценники и дари кому хочешь.
– Мне нужно хотя бы отправить отцу. В печатном виде.
– Вот тебе для отца. – Бишоп показал Иоанну на оставшийся на столе третий экземпляр журнала.
– Как-то мало для авторских экземпляров, всего три штуки.
– Они хотели отправить один.
– Это вы выбили у них три?
– А как же. – Бишоп прекратил раскачиваться в кресле и положил журнал на стол.
– Спасибо.
– Работа действительно хорошая, – заключил Бишоп. – Ещё раз поздравляю.
– Спасибо.
– Теперь не торопись. – Иоанн кивнул, стараясь не выдать скуки в преддверии наставления. – Сейчас закладывается основа твоей репутации. Не испогань её с самого начала, – Бишоп задумчиво наклонил голову и посмотрел на свой раздавшийся живот, еле обхватываемый подтяжками. – Когда-то я написал статью… там Нельсон принял смерть на корабле под названием «Слава». Что-то замкнуло в голове, и «Победа» у меня превратилась в «Славу». Редактор не заметил, и так опубликовали…
– Иногда такое случается, – понимающе сказал Иоанн.
– Через двадцать лет эту статью отыскали, – усмехнулся Бишоп. – И дали мне по мозгам. И правильно сделали.
– Вы писали о Нельсоне?
– Там о Нельсоне было буквально два слова. Хотел ввернуть красивый оборот, и вот, пожалуйста, стыда натерпелся.
Иоанн улыбнулся.
– Будь внимателен, – посоветовал Бишоп, его взгляд упал на часы в углу кабинета. – И что-то мне подсказывает, что ты уже не внимателен.
– В каком смысле?
– У тебя лекция по теории государства через десять минут.
– Так я успею.
– Иоанн, если ты думаешь, что тебе вовсе не обязательно ходить на лекции… – Бишоп помолчал, – то, возможно, ты и прав.
– Правда?
– Нет.
– Хорошо.
– Иди, – сказал Бишоп. – И я до сих пор не получил тезисы твоей семестровой работы.
– Я ещё не уверен насчёт темы.
– Мне кажется, ты не совсем уверен насчёт того, с кем тебе проводить выходные, – усмехнулся Бишоп. – В любом случае, мистер Касидроу, завтра тезисы должны быть во «входящих» у меня в компьютере.