Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса

Дозуа Гарднер

«Нет, Таувус, он за тобой не следит», – шепнул Плащ, пользуясь безмолвным кодом, посредством которого общался со своим хозяином через его кожу.

– Не следит как будто, – отозвался Таувус, – но, конечно же, ожидает.

Теперь он повернулся на юг, к устью долинки, и пошел вперед. Шаги его были быстрыми и решительными, в отличие от мыслей. Ласковые запахи и звуки горной долинки будоражили в душе его яркие и тревожные воспоминания, шедшие от другого конца времени. Он вспоминал, как пробудились на его глазах Шестеро: три его брата и три сестры. Они также были сотворены по подобию Фаббро, только, скажем, как его отражения в кривом зеркале или в цветном стекле, отличавшиеся и от оригинала, и друг

от друга. Таувус помнил, как открывали они глаза (первым брат Балтазар, потом сестра Кассандра), помнил их распускающиеся улыбки, пока они оглядывались вокруг, одновременно зрением и памятью понимая, что находятся здесь, в роскошном и благом неисследованном мире, навсегда освобожденные от всех забот и сложностей жизни Фаббро и от тревожной истории громадной и пустынной вселенной, в которой он был рожден.

Сначала они странным образом стеснялись друг друга, хотя и обладали одними и теми же воспоминаниями, тем же прошлым и одним общим и единственным родителем. Три сестры, в частности, вопреки андрогинной и протейской природе Фаббро чувствовали себя нагими и незащищенными в непривычных телах. И даже братьям было неловко в своей новой коже. Все семеро пытались понять, кто они. Получился своего рода подростковый период. Все до одного оказались неловкими, все с абсурдным оптимизмом рассуждали о том, чего сумеют достичь. А потом они заключили между собой соглашение, предусматривавшее среди прочего и то, что они всегда будут сотрудничать и принимать каждое решение сообща.

«Впрочем, подобная решимость просуществовала недолго», – сухо заметил про себя Таувус, и тут же острым коротким уколом вспомнилась участь сестры Кассандры, гордой упрямицы.

Однако в то время они верили в свое соглашение, и, заключив его, смеясь и переговариваясь на ходу, все Семеро вышли наружу, под такое же теплое солнышко, на тропку, мало чем отличающуюся от той, по которой он шагал сейчас – во всем великолепии своего Павлиньего Плаща. В ту пору, конечно, у него не было вообще никакого Плаща. Тогда они были нагими богами. И начали прикрывать свои тела лишь после того, как достаточно удалились друг от друга: Кассандра – в свою Зеркальную Мантию, Джабриил – в Панцирь Света, Балтазар – в Кафтан Мечтаний… Но Павлиний Плащ оказался лучше всех.

«Слышу музыку», – шепнул ему Плащ.

Таувус остановился и прислушался. До его слуха доносились только голоса ручья, кузнечиков и пчел. Он пожал плечами:

– Как любезно с его стороны встретить нас с музыкой.

«Всего лишь крестьянская флейта… и козьи колокольчики».

– Значит, это какой-то пастух бродит в горах, – проговорил Таувус, возобновляя путь.

Он помнил, как все Семеро пришли к первой населенной людьми деревне, сотня жителей которой искренне полагала, что они всегда жили в ней со своими коровами и овцами, не имея ни малейшего представления о главном: всего лишь несколько часов назад вкупе со своими воспоминаниями эти крестьяне были мгновенно извлечены из небытия своим создателем Фаббро и контурами Мыслеконструктора вместе с тысячью подобных групп, разбросанных по планетам Эсперины, – последнее прикосновение, последняя деталь на шаре слоновой кости в руке строителя мира.

– Какое же изумление было написано на их лицах! – пробормотал Таувус себе под нос и улыбнулся. – Вдруг обнаружить на своем пастбище семерых нагих рослых людей…

«Ты слишком напряжен, – заметил Плащ. – Отвлекаешь себя мыслями о событиях давно минувших дней».

«Действительно, – согласился Таувус, пользуясь тем же кодом. – Естественно, что я не хочу даже думать о конечной точке этого пути».

Он посмотрел вниз – на предмет, который держат в руке… гладкий, белый и причудливый, похожий на полированную раковину. Это было некое подобие пистолета – оружие, придуманное

им самим. Оно не посылало пуль, но было несравненно более смертоносным, так как в ограниченном объеме отменяло законы, регулирующие бытие самой Эсперины, превращая таким образом всякую форму в чистейший хаос.

– Устрой мне карман, куда можно это убрать, – велел Таувус.

И Плащ немедленно сделал отверстие, чтобы принять пистолет, а потом вновь затянул его, когда Таувус убрал руку.

«В любом случае Плащ может прицелиться и выстрелить вместо меня», – напомнил себе Таувус.

И Плащ подмигнул ему – зелеными, золотистыми и черными глазками.

Долина огибала угол, образованный выступом твердой скалы. Обходя его, Таувус услышал музыку, которую его Плащ, обладавший более тонкими чувствами, уловил некоторое время назад: голосок флейты в неумелых руках и аритмичное звяканье грубых колокольцев.

Впереди него трое детей пасли стадо овец и коз, укрывшееся в небольшой рощице, там, где узкий приток, прыгая по камням, вливался в главный ручей. Девочка лет девяти или десяти играла на свирели. Прямо перед ней на большом камне, словно на двух единственных местах крохотного театра, сидели бок о бок двое детей помладше – мальчонка лет пяти и трехлетняя девочка, на коленях которых нежился ягненок. Колокольцы позвякивали на шеях пасущихся овец.

Увидев Таувуса, девочка положила свирель, а двое младших детей торопливо спустили ягненка на землю, вскочили с места и бросились к старшей сестре, немедленно взявшей их за руки. Все трое смотрели на Таувуса круглыми серьезными глазами. А потом, когда он подошел поближе, они бросились к нему, чтобы поцеловать руку, – сперва старшая девочка, потом мальчик и, наконец, трехлетка, оставившая своими младенческими губками влажное пятнышко на его коже.

«Твое лицо им знакомо, – беззвучно отметил Плащ. – Они думают, что уже видели тебя».

«Это закономерно, – ответил Таувус. – Но тебя они не видели никогда».

Дети были буквально заворожены постоянным движением узоров и живыми павлиньими глазками на ткани. Младшая девочка протянула грязный пальчик, коснувшись волшебного одеяния.

– Нет, Тама! – рассердилась ее сестра, отводя руку малышки. – Нельзя трогать Плащ джентльмена.

– Ничего страшного, – неприветливо буркнул Таувус, погладив крошечную девочку по голове.

А Плащ стряхнул с себя кусочки засохших соплей и пылинки, оставленные рукой ребенка.

Минут через десять Таувус обернулся и посмотрел назад, на детей. Все трое уже казались едва заметными точками на горном ландшафте, однако он ясно видел: крепко держась за руки, малыши все еще глядят ему вслед. А вокруг невозмутимо щиплют траву овцы и козы.

И вдруг перед мысленным взором Таувуса с потрясающей яркостью предстали трое других детей примерно того же возраста, которых он видел когда-то давно и в другом месте. Тогда он почти не обратил на них внимания, но теперь вспомнил отчетливо: двое младших, стоя перед разрушенным, родным для них домом, также жались к старшей сестре, обратив бледные лица к Таувусу и его войску, проходившему через горящую деревню. Было это в низменной и сырой стране, называвшейся Мидоу-Ли.

Из башни танка Таувус мог видеть зеленые заливные луга, уходившие вдаль на мили и мили. И куда бы ни посмотрел он, повсюду горели дома, и клубы грязного дыма марали маслянистой желтизной широкое синее небо.

«Когда же это было? – подумал Таувус. – В какую из многих кампаний, приводивших войну на луга Мидоу-Ли?» Он уже было решил, что, скорее всего, видел этих детей в одну из первых войн с братом Балтазаром. Но потом усомнился: это могло произойти и много позднее, когда в союзе с Балтазаром он выступал против Джабриила…