Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
«Устали от старой привычной атмосферы? Священнодубская Гавань – поселок, накрытый пузырем! Мы сами делаем свой воздух, свежесть гарантируется!»
Его внутренние изменения исцеляют следы хирургического вмешательства так стремительно, как только это возможно, но его все равно шатает: ему недостает питательных веществ, и он сжигает энергию со скоростью лесного пожара. Бог дал ему шанс, он не имеет права потерпеть неудачу, но, если не подкрепить свои силы, неудача неизбежна.
Кайн спрыгивает из идущего под потолком воздуховода в коридор и убивает патруль из двух человек. Сдирает с одного из них форму, и отвердевшими, похожими на когти
«Зависимость стала для вас проблемой? Переливание „Неокрови“ – и никаких проблем! Можем также предложить самые лучшие, проверенные жизнью, либо искусственные органы…»
Судя по обрывкам переговоров, которые доносятся из коммуникаторов охранников, служба охраны разбегается по своим постам. Они, похоже, представления не имеют, где он был и где он теперь. Закончив свою ужасную трапезу, он оставляет останки на полу в туалете и устремляется к центральному посту охраны, оставляя на полу кровавые отпечатки ног. Он уверен, что выглядит как демон из самых мрачных глубин ада.
Охранники совершают ошибку: они покидают стены своего укрепленного поста, думая, будто превосходство в численности и оружие им помогут. В Кайна попадает несколько пуль, но у них нет таких ужасных приспособлений, как устройство, с помощью которого его схватили. Он вихрем проносится через строй своих врагов, нанося удары такой силы, что голова одного из охранников слетает с плеч и катится по коридору.
Миновав охрану и прорвавшись к центральному пульту, он отпирает все камеры, какие может, включает сигнал тревоги и пожарную сигнализацию, которые завывают как проклятые. Он выжидает, пока хаос не разрастется в полную силу, потом натягивает форму охранника и устремляется к прогулочному дворику. Он прорывается сквозь вопли и кровавое смятение, царящее во дворе, и перебирается через три ограды из колючей проволоки. Несколько пуль впиваются в его отвердевшую плоть, они жгутся, как раскаленные гвозди. Лучевой пистолет с шипением рассекает проволоку последней изгороди, но Кайн уже спрыгнул на землю и бежит прочь.
В обычных обстоятельствах он может бегать со скоростью пятьдесят миль в час, но под влиянием адреналина он может на короткое время развивать скорость в полтора раза больше. Единственная проблема – что сейчас он бежит напрямик по дикой, необихоженной местности и вынужден смотреть под ноги: на такой скорости даже он способен серьезно повредить лодыжку, поскольку не может дальше укреплять свои суставы, не теряя гибкости. Кроме того, он так утомлен и голоден даже после той жуткой трапезы, что перед глазами прыгают черные мушки. Долго он с такой скоростью передвигаться не сможет.
Вот мудрые слова древнего политика, над которыми стоит задуматься: «Человек способен сделать все, что ему приходится делать, и иногда у него получается даже лучше, чем он думал».
«Помните, дети, все родители могут ошибаться! А как насчет ваших родителей? Сообщайте о проявлениях суеверий или наличии в доме предметов культа в ваш местный совет свободы…»
«Ваша температура куда выше нормальной! Уровень стресса значительно выше нормального! Рекомендуем вам немедленно обратиться к врачу!»
«Да, – думает Кайн. – Пожалуй, именно так я и сделаю…»
Он находит пустой дом в пяти милях от тюрьмы и врывается туда. Съедает все съедобное, что находит, в том числе несколько фунтов мороженого мяса – заодно это помогает ему скомпенсировать избыточное тепло, которое вырабатывает его организм. Затем обшаривает спальни наверху, находит одежду, в которую можно переодеться, отскребает с себя кровавые следы и уходит.
Находит другое место, в нескольких милях оттуда, где можно переночевать. Хозяева дома – он даже слышит, как они слушают новости о его побеге, хотя рассказ изобилует грубейшими неточностями и концентрируется в основном на эпизоде людоедства и его ужасном прозвище. Он забирается в ящик на чердаке, точно мумия, сворачивается клубком и впадает в забытье, близкое к коме. Утром, когда хозяева уходят из дома, уходит и Кайн, предварительно изменив черты своего лица и обесцветив волосы. Поганое семя по-прежнему щебечет у него в голове. Каждые несколько минут оно напоминает ему, чтобы он остерегался самого себя, не подходил близко к себе самому, потому что он крайне опасен!
– Мы об этом ничего не знали. – Сарториус озабоченно озирается по сторонам, чтобы убедиться, что они одни, как будто Кайн не убедился в этом заранее, намного лучше, быстрее и тщательнее его, задолго до того, как оба местных пришли на встречу. – Ну что я могу сказать? Мы понятия не имели о существовании этого шифрующего поля. Разумеется, если бы мы о нем слышали, мы бы дали вам знать…
– Мне нужен врач. Человек, которому вы могли бы доверить свою жизнь. – потому что я собираюсь доверить ему свою.
– Христианин-людоед, – произносит Карл с ужасом и восхищением. – Они прозвали вас Христианин-людоед!
– Чушь собачья!
Он не стыдится этого эпизода – он творил волю Господню, – но ему неприятно вспоминать о нем.
– Или Ангел Смерти, этого прозвища они тоже не забыли. Но как бы то ни было, в прессе только и разговоров что про вас.
Врач – тоже женщина, лет на десять старше детородного возраста. Она живет в маленьком домике на краю запущенного парка, который выглядит как бывшая территория фабрики, которую взялись благоустраивать, да забросили на полпути. Их стук разбудил ее. От нее пахнет алкоголем, руки у нее трясутся, но ее глаза, хотя и чересчур красные, тем не менее умные и внимательные.
– Не докучайте мне своими рассказами, и я не буду докучать вам своими, – перебивает она, когда Карл пытается представиться и объяснить, кто они такие. Мгновением позже ее зрачки расширяются. – Хотя погодите, я знаю, кто вы такой! Вы – тот самый Ангел, про которого нынче столько разговоров.
– Некоторые еще зовут его Христианин-людоед! – подсказывает юный Карл.
– Вы верующая? – спрашивает у нее Кайн.
– Я слишком дурной человек, чтобы не быть верующей. Кто бы еще мог простить меня, кроме Иисуса?
Она укладывает его на простыню, расстеленную на кухонном столе. Он отмахивается и от маски с анестетиком, и от бутылки со спиртным.
– Это все подействует на меня, только если я сам того захочу, а сейчас не могу допустить, чтобы они на меня подействовали. Мне нужно оставаться начеку. А теперь, пожалуйста, вырежьте эту безбожную гадость из моей головы. У вас есть Дух, который вы могли бы поставить вместо нее?
– Простите?
Она выпрямляется. Ее скальпель уже в крови от первого разреза, на который он изо всех сил старается не обращать внимания.