Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
– Ну как это у вас тут называется? Наша разновидность семени, семя Завета. Чтобы я снова мог слышать голос Духа…
Архимедианское семя, словно протестуя против грядущего исторжения, внезапно наполняет его голову треском помех.
«Дурной знак!» – думает Кайн. Должно быть, он перенапрягся. Когда он покончит с семенем, надо будет отдохнуть несколько дней, прежде чем он решит, что делать дальше.
– Извините, я не расслышал, – говорит он доктору. – Так что вы сказали?
Она пожимает плечами:
– Я говорю, надо посмотреть, – может, что и отыщется. Один из ваших умер на этом столе несколько лет
Она небрежно машет рукой, как будто такие вещи происходят ежедневно.
– Кто его знает? Надо будет посмотреть…
Он не позволяет себе предаваться преждевременным надеждам. Даже если у нее есть это семя, каковы шансы, что оно заработает или что оно заработает здесь, на Архимеде? На всех остальных планетах – скажем, на Арджуне – стоят усилители, позволяющие Слову Божию свободно конкурировать с ложью безбожников…
Треск помех у него в голове внезапно сменяется ровным, рассудительным голосом:
«Сам Аристотель некогда сказал: „Человек создает богов по своему образу и подобию, не только в отношении внешнего облика, но также и в отношении образа мыслей…“»
Кайн заставляет себя открыть глаза. Комната выглядит размытой, доктор – смутный темный силуэт, склонившийся над ним. В затылке у него ковыряются чем-то острым.
– Ага, вот оно, – говорит она. – Когда я буду его вынимать, будет немножко больно. Как вас зовут? Как ваше настоящее имя?
– Плач.
– А-а.
Доктор не улыбается, – по крайней мере, ему так кажется: он с трудом различает ее черты, но в ее голосе слышится улыбка.
– «Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему». Это про Иерусалим, – добавляет она, – тот, изначальный.
«Плач Иеремии», – тихо добавляет он. Боль такая невыносимая, что он с трудом сдерживается, чтобы не перехватить руку, сжимающую этот жуткий инструмент, ковыряющийся внутри его. В такие моменты, когда ему нужнее всего терпение, он наиболее отчетливо ощущает свою силу. Если он утратит контроль над собой и выпустит эту мощь на волю, он, кажется, вспыхнет, подобно одному из светочей небесных в чертоге Господнем, уничтожив при этом всю планету…
– Эй, – говорит голос в темноте за пределами круга света, озаряющего кухонный стол. Это юный Карл. – Там, кажется, что-то происходит…
– Ты о чем? – осведомляется Сарториус.
Мгновением позже окно взрывается брызгами сверкающих осколков и комната наполняется дымом.
Это не дым, это газ! Кайн спрыгивает со стола, нечаянно сбивая с ног доктора. Он заглатывает достаточно воздуха, которого ему должно хватить на четверть часа, и раздвигает ткани гортани, перекрывая себе дыхательные пути. Хотя, если газ нервно-паралитический, это не поможет – кожа все равно подвергается воздействию…
Отлетевшая в угол доктор с трудом поднимается на ноги из растекшихся по полу клубов газа. Рот у нее раскрыт, губы шевелятся, но она не может выдавить ни звука. И не только она. Карл и Сарториус, задержав дыхание, лихорадочно двигают мебель, перегораживая дверь. Старший из них уже достал оружие. Отчего снаружи так тихо? Что они собираются делать?
В ответ раздается прерывистый рев. Стена кухни внезапно покрывается множеством дыр. Доктор вскидывает
Юный Карл неподвижно лежит на полу в растекающейся луже собственной крови и мозгов. Сарториус все еще стоит, пошатываясь, но сквозь его одежду в нескольких местах просачиваются алые пупыри.
Кайн лежит на полу – он сам не заметил, как упал. Он не задерживается, чтобы подумать о почти неизбежном провале, – он прыжком взлетает к потолку, впивается в него пальцами и зависает на долю секунды, ровно на столько, чтобы второй рукой пробить потолок, забирается на чердак и присаживается на корточки, пока первая группа солдат вламывается внутрь и осматривает помещение, шаря лучами фонариков в клубах дыма. Как же они так быстро его нашли? А главное, какое оружие они принесли с собой, чтобы использовать против него?
Его главное оружие – скорость. Он выбирается наружу сквозь вентиляционное отверстие. Отверстие приходится расширить, и в ответ на треск снизу начинается пальба. Когда он выбирается на крышу, мимо свистят десятки пуль, две даже попадают в него, одна – в руку, другая – в спину. Стреляют из припаркованных машин службы безопасности, где оставшаяся часть группы захвата ждет, когда те, кто вошел первыми, позовут их в дом. Ударные волны проходят сквозь него, он встряхивается, как мокрая собака. Мгновением позже они, как он и подозревал, включают шифрователь. Однако на этот раз он готов к атаке: он насыщает свои нейроны кальцием, чтобы погасить электромагнитную волну, и, хотя его собственная мозговая активность на миг замирает и он безвольно валится на конек крыши, особого ущерба ему это не причиняет. Несколько секунд – и он снова вскакивает на ноги. Использовав свое главное оружие впустую, солдатня еще три секунды палит в темную фигуру, с немыслимой скоростью перемещающуюся вдоль крыши. Потом Плач Кайн прыгает вниз, прямо в раскаленные иглы пуль, проносится по крыше и спрыгивает с капота их собственной машины, прежде чем они успевают поменять направление стрельбы.
На этот раз он не может бежать в полную силу: он слишком мало отдыхал и слишком мало питался, однако же его скорости хватает на то, чтобы исчезнуть в канализации Эллада-Сити, прежде чем группа захвата успевает собраться и выехать в погоню.
Архимедианское семя, которое все это время подсказывало его врагам, где именно он находится, осталось лежать, завернутое в кровавый тампон, где-то среди разоренной кухни доктора. Кита Джануари и ее рационалисты сумеют многое узнать о том, как ученые Завета научились подделывать плоды архимедианской технологии, но про Кайна они не узнают больше ничего. По крайней мере, не благодаря семени. Он освободился от него.
Сутки спустя он появляется из насосной станции на окраине одного из пригородов Эллада-Сити, но теперь это совершенно другой Кайн, Кайн, которого прежде никто никогда не видел. Архимедианское семя доктор извлечь успела, но она не успела даже найти, не говоря о том, чтобы имплантировать вместо него, заветского Духа. Впервые в жизни, впервые с тех пор, как Кайн себя помнит, его мысли всецело принадлежат ему, и только ему, в его голове не звучат никакие посторонние голоса.
Одиночество ужасно.