Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
Горящие фургоны. Пухольс, мертвый, под копытами лошади, сидящий на ней человек с холодными глазами, глядящий на Уорнера поверх дула ружья.
Отец Уорнера, лежащий лицом в асфальт, неподвижная рука протянута к горящему фургону.
Уорнер пригнулся и побежал, возле его головы просвистела пуля. Он достиг ограды, примерился и перемахнул через нее, режа пальцы о колючую проволоку. Трещал огонь, звук этот, казалось, все усиливался, пока Уорнер не сообразил, как раз в тот миг, как его босые ноги коснулись земли за пределами парковки, что этот треск доносится сверху, и, как только мысль эта пришла ему в голову, оглушительнейший грохот, какого он никогда
Уорнеру было нечего продать, кроме винтовки и Тачстоуна, но без них обоих ему было не выжить, а попрошайничать он не мог. Поэтому он попросил у Маркеса разрешения скопировать пьесу из книги. Используя оборотную сторону листов и обрывков бумаги, собранных за предыдущие четыре десятилетия, Уорнер переписывал пьесу три дня. Каждый вечер он рассказывал истории — «Рассказ Мельника», старую отцовскую версию «Падения», наконец, «Илиаду» — и каждый день писал, пока не возникало ощущения, что глаза его вот–вот закипят, а пальцы утратят всякую силу. Утром четвертого дня он уехал. Вместо того чтобы направиться в Цинциннати, он повернул на запад, ведя Тачстоуна по старой автомагистрали, пока не свернул в предместьях Чикаго к югу и не нашел перевозчика вниз по реке Иллинойс из Пеории. Пока он добирался туда, дважды шел снег. «Она есть у меня, — думал Уорнер, в безопасности сидя в лодке. — Но я слишком стар, чтобы играть эту роль, и у меня нет труппы. Все оканчивается ничем, это стремление заслужить одобрение людей, обращенных в прах. И все же я продолжаю делать это».
Единственная причина поехать этим путем состояла в том, что тут он мог наведаться в дом–корабль и узнать, как делал это каждые год–два–три, нет ли новостей о Сью.
Пока лодка проделывала свой неспешный путь вниз по реке к месту ее слияния с Миссисипи возле Графтона, Уорнер снова и снова перечитывал пьесу. Каждое прочтение, казалось, было литанией во отпущение его грехов. «Я уже играл Датчанина, — понял Уорнер. — С девятнадцати лет я только этим и занимался». Однажды он встал на палубе, держа листы над водой. «Покончи с этим», — сказал он себе — но не смог заставить себя сделать это.
— Что это? — спросил рулевой, двадцатитрехлетний парень.
— История, — ответил Уорнер.
Он смотрел на листы, трепещущие на прохладном утреннем ветерке, и на кружение воды под ними.
— Зачем ты хочешь это выбросить? — спросил лодочник. — Лучше расскажи мне. Как она называется?
— «Гамлет», — сказал Уорнер.
— О чем она?
— О человеке, чей отец убит, а он не может сообразить, как отомстить за него.
Уорнер продолжал держать листы над водой. Каково это было бы — освободиться от них?
— Отомстить легко, — сказал лодочник. — Находишь сукиных детей и убиваешь, верно?
Позднее это назовут Седьмым Падением, хотя все понимали, что должны быть и еще, в других частях света. Уорнер помнил, как стащил ботинки с мертвого мужчины, частично похороненного под завалом из кирпичей. Он помнил, как бежал, как его сбивали с ног подземные толчки. Зарево в небе на севере заставило его повернуть на юг, и к утру он добрался до заболоченной поймы, где кипела и бурлила разгневанная Миссисипи. Уорнер заблудился и хотел есть. Его отец был мертв. Все пропало. У него не было еды, и он был не такой дурак, чтобы пить здешнюю воду. Он залез на изогнутый ствол ивы, достаточно, как ему думалось, высоко, чтобы вода не добралась до него. «Я мог умереть», — подумал он. До этого момента он не способен был поверить, что на самом деле может умереть. Он почувствовал, как зарычала земля и ивовое дерево зашаталось. Уорнер стиснул ветку ногами и вжался спиной в ствол. Его отец мертв. Толстый Отис мертв. Кузина Руби мертва. Все, что у него было, сгорело. Пухольс мертв. Кто станет жить на стадионе?
Река бурлила и ревела. Среди пены проплывали мертвые животные, кружились и исчезали. Уорнер склонился набок, привалившись плечом к соседней ветке. Явятся ли сюда Миссионеры, ищущие его? Свист пролетающей пули, засевший у него в ушах, обернулся звоном москитов. «Прекратите, — подумал Уорнер. — Все это. Прекратите».
Его окликнул голос, и Уорнер понял, что заснул. Кожа его была искусана москитами.
— Парень. Ты, наверху. Ты вниз когда–нибудь спускаешься?
Уорнер глянул вниз и увидел, что за день река поднялась. Смеркалось, и среди сгущающихся теней он разглядел лодку–плоскодонку и в ней старика, стоящего на корме с длинным, уходящим в воду шестом в руках. Мужчина зажег масляный фонарь.
— Слезай оттуда, — сказал он. — Река может подняться еще, и тогда на деревьях будет полно змей.
— Змей? — переспросил Уорнер. Мысль о змеях ему не понравилась.
— Чертовски верно, змей, — подтвердил мужчина. — Ты чего сидишь тут наверху?
— Я убегал, — сказал Уорнер.
— От кого?
— От Миссионеров, я думаю. Они…
Но не успел он договорить, как волна горя стиснула горло, смывая все слова.
— Все в порядке, малыш. Все в порядке, — отозвался лодочник. — Я все про этих Миссионеров знаю. Пойдем со мной. Слезай оттуда, пока змеи до тебя не добрались.
Он остановился у давным–давно потерпевшего крушение корабля, неподалеку от города, раньше известного как Геркуланум. Карл Шулер умер, но его сын Джон жил все в той же части корабля. Он был любимым братом Уорнера, и вот уже сорок лет они легко заводили разговор, хотя виделись раз в два–три года. Два других сына Шулера умерли, и одна из сестер тоже. Вторая сестра, Пайпер, жила в другой части корабля со своими детьми и внуками.
— Год тому назад или около того я услышал про Сью, — сообщил Джон, прежде чем Уорнер успел спросить. — Слыхал, что речные бандиты убили ее где–то на севере, выше по реке, и ее детей тоже.
— Детей? — повторил Уорнер. Это было все, что он мог сказать. Слишком много всего сразу нужно было облечь в слова.
— Дочь и ее мужа, — сказал Джон. — Уцелел только мальчик. Тамошние люди выяснили, откуда она пришла, и привезли его обратно сюда. Последнюю пару недель он живет в городе с родными Сью.
Уорнер оставил фургон и погнал Тачстоуна в город. Судя по виду, Геркуланум всегда был не ахти каким городом, и через сотню лет после Падения от него остались одни руины. Родные Сью раньше жили в здании суда и теперь оставались там же. Уорнер постучал в дверь и оказался лицом к лицу с сестрой Сью, Виноной.
— Я Уорнер, — представился он. — Мы со Сью какое–то время встречались.
— Да, — ответила она. — Встречались. Вы здесь насчет мальчика?
— Именно так, — подтвердил Уорнер.
— Что ж, я не хочу видеть вас у себя дома, — сообщила Винона. — Но я выведу его сюда поговорить с вами.
Мальчику было девять лет. «Когда мне было девять лет, — подумал Уорнер, — я играл Розалинду и Гермиону».
— Имя твоей бабушки было Сью? — спросил он.
Они сидели на каменных ступенях суда, растрескавшихся и съехавших с места из–за подземных толчков.