Лучше не бывает
Шрифт:
– Я приехал за тобой.
– И ты действительно думаешь, что я соглашусь? – Она уронила голову на сложенные в замок руки.
– Я надеюсь, что ты сумеешь простить меня.
– Зачем?
– Мне без тебя плохо.
– Тебе понадобилось столько времени, чтобы понять это? – Полина подняла на него глаза. – Кого ты пытаешься обмануть? Тебе плохо? Таким, как ты, не бывает плохо! Ты получил все, что хотел, и выбросил меня, как шелудивого котенка.
– Остановись! – Он не хотел, чтобы она унижала себя. Есть слова, после которых все обречено. Полина была близка к тому, чтобы произнести их.
Потом он вдруг вспомнил о бутылке красного вина и коробке конфет, забытых в машине.
– Подожди минуту! – взмолился Шахов и молнией выскочил из дома. Он не ожидал от себя такой прыти. Происходящее настолько угнетало его, что все тело словно затекло и отказывалось реагировать. Однако мысль о бокале красного вина придала сил. Вернувшись, Дмитрий увидел на столе две чашки. Обычные, из которых пьют чай, а рядом лежал старенький штопор. Полина виновато развела руки в стороны:
– Здесь нет бокалов. Так что…
– Откуда ты узнала? – он едва не выронил бутылку и конфеты.
– Я еще не забыла твои привычки. Душевный разговор в сочетании с дорогим вином.
– Да, да, разумеется, – ни к селу ни к городу промямлил Дмитрий, открывая бутылку. Пока он сопел над пробкой, Полина сняла пленку с коробки. Открыла, взяла конфетку в виде сердечка, осмотрела ее со всех сторон и положила обратно.
– Давай выпьем.
– Давай. – Красное вино, разлитое по чашкам, – это походило на что-то из студенческой романтики, но тогда было совсем иное настроение. Вино веселило, а в этот день Полине хотелось плакать. По всем правилам вино в таком состоянии пить нельзя – станет еще грустнее.
– Я пью за нас.
– А я, чтобы согреться, – нашлась Воробьева и быстро выпила содержимое своей чашки.
– Твои любимые конфеты.
– Цветы, вино, конфеты – стандартный набор. Ты не оригинален, Дима.
– Я не стремился быть оригинальным. Я просто хотел, чтобы ты поняла: я ничего не забыл. Это чудовищная ошибка, моя ошибка, и я попытаюсь ее исправить.
– Даже машину зачастую не может починить опытный механик. Что говорить о человеческой душе?
– Поля, я же здесь. Ты слышишь, я здесь, я хочу получить прощение…
Полина дождалась, пока он снова наполнит ее чашку. Сделала пару глотков.
– Я ни с кем не могла говорить о тебе. Боль была невыносима, но я жила с ней. Днем еще куда ни шло, но вечера… Сначала я ждала, а потом придумывала оправдания твоему молчанию. Когда моя фантазия истощилась, я поняла, что больше ничего не будет. – Полина проглотила мешавший говорить комок. Выпила еще вина. – Ты спросишь, почему я сама не позвонила?
– Да, я задавал себе этот вопрос.
– Когда? Через неделю? Две? Три? Точного дня ты не назовешь. Просто однажды… Ты понял, что я все еще нужна тебе, что ты рано решил уйти в самостоятельное плавание.
– Плавание, полет – как угодно, – усмехнулся Шахов. – Только не в этом дело.
– Нет, Шахов. Теперь ты не сможешь меня обмануть. Ты вернулся только потому, что без меня закончится все, что тебе так нравится, ради чего ты затеял всю эту возню с Полиной Воробьевой.
Дмитрий молчал. Наверное, это был тот момент, когда нужно было возражать, стучать кулаком по столу и доказывать, что она ошибается. Но у него не было сил бороться с этой абсолютной правдой. Поэтому он взял конфету и принялся с очень умным видом ее разжевывать.
– Знаешь, ты совсем ничего не знаешь обо мне. Мы как-то все время не решались заглянуть в душу друг другу. Все как-то поверхностно. Любовные утехи, масса удовольствий. Тебя это наверняка устраивало, а я… Я ждала. Перед тобой лежала открытая книга, но ты не потрудился полистать ее страницы. Она была тебе неинтересна, хотя вслух ты говорил обратное. Я была готова отвечать на все твои вопросы, но ты их не задавал. Ни о моем детстве и родителях, ни о моей юности и первой любви, ни о мужчинах, которые были в моей жизни. Ты не спрашивал, что для меня значит любовь к тебе.
– Я все чувствовал. Мне не нужно было объяснять, – попытался оправдаться Дмитрий. – К тому же однажды ты сказала, что я – твое все.
– Неужели? Слабачка… – Полина поднялась и взяла с подоконника пачку сигарет.
Шахов и сам только сейчас понял, как хочет курить. Взяв предложенную сигарету, он размял ее в пальцах. Воробьева поднесла зажигалку ему, потом закурила сама.
– Сейчас еще не поздно, – выпустив широкую серую струю дыма, сказал Дмитрий.
– Ты о чем?
– Заглянуть в душу.
– Разве только для того, чтобы было легче расстаться. – Полина стряхнула пепел в покореженную крышку, оказавшуюся на столе.
– Тогда зачем? – Шахов пожал плечами. – Душу обнажают, чтобы стать ближе.
– Моя душа умерла, Дима, – коротко и убийственно спокойно произнесла Воробьева. Она откинулась на высокую спинку стула, вызывающе посмотрела на своего мучителя. Как ненавидела она себя за то, что продолжала любить его! Только ему об этом знать не обязательно.
– И я – убийца… – обреченно выдохнул Шахов.
– Ну что ты. Это случилось гораздо раньше. Ты только помог мне убедиться в этом окончательно.
– Я не уйду отсюда, пока ты мне не расскажешь.
В его глазах была решимость. Оставалось понять, стоит ли говорить о том, о чем она запрещала себе даже думать. Собственно, чего ей бояться? Все самое страшное уже произошло. Хуже не будет. Стирая улыбку с лица, мы становимся жестче. То, что нужно.
Сломав от волнения сигарету, Полина тут же закурила другую. Закинув ногу за ногу, женщина какое-то время молчала. Шахов не решался ее окликнуть. Казалось, ее больше нет в этой комнате, таким отрешенным стало ее лицо. Наконец она вздохнула и начала. Осипший негромкий голос выдавал сильное волнение. Слова давались ей с трудом. Дмитрий пожалел о своей настойчивости. Эти воспоминания могут окончательно выбить ее из колеи. Но делать нечего. Просил – получай.