Лучше не бывает

Мердок Айрис

— Непросто будет это доказать, — сказал Дьюкейн. — Если в частной жизни Рэдичи было что-то подозрительное и если пресса о чем-то пронюхает, люди поверят всему. Все же я возьмусь за это. Кажется, у меня и выбора-то нет! Я предполагаю, что речь идет совсем не о том, что Рэдичи шантажировали и поэтому он был вынужден передавать секретные материалы?

— Нет, этого не может быть, — сказал Октавиен. — Вы согласны, вы оба?

— Никто ничего ни о ком не знает, — сказал Биран, — но я бы не стал предполагать,

что Рэдичи на это способен.

— Согласен, — сказал Джордж Дройзен, — я знал его неплохо, но исключительно по работе.

— Этого достаточно, — сказал Дьюкейн. — Однако кажется, его действительношантажировали?

— Слухи таковы.

— И он застрелился. Почему он застрелился?

— Именно на работе, — сказал Октавиен. — Это сразу поразило меня, как нечто странное и значительное. Почему он не мог, как порядочный человек, застрелиться дома?

— У него была ужасная депрессия на почве смерти его жены, — сказал Джордж Дройзен. — Помните, она покончила с собой, кажется, выбросилась из окна. Он был совершенно раздавлен.

— Что ж, это — возможный мотив, — сказал Дьюкейн. — Он не оставил записки?

— Нет, сказал Октавиен, — это тоже странно. Он был из тех, кто постоянно пишет отчеты о любой ерунде. Он должен был бы оставить нам отчет о своей собственной смерти! Если бы могли точно выяснить, почему он это сделал, мы могли бы отмести версию, интересующую органы. Кажется, нам надо побольше узнать о Рэдичи. Вы хорошо его знали, Биран?

— Я едва был с ним знаком, — сказал Биран. — Мы однажды встретились на работе и больше не виделись. Нет, я не знал его.

— Я и сам не часто видел его, — сказал Дьюкейн, — но, уверяю вас, история с Еленой Прекрасной кажется мне невероятной. Не такой он был парень.

— С любым парнем может случиться такое, — сказал Биран и хихикнул.

Дьюкейн проигнорировал его.

— Мне кажется, он представлял собой, скорее, тип чудаковатого ученого. Наш последний разговор с ним был о полтергейстах. У него была теория о том, что они как-то связаны с залеганием подземных вод.

— Он общался с духами, — заметил Дройзен.

— В конце концов, — сказал Октавиен, — спиритизм и магия — все это связано с проблемой пола, всегда так было. Для большинства из нас проблема пола маскируется, так или иначе. У него она воплотилась в спиритизме.

Дьюкейн не был уверен, что для большинства из нас проблема пола маскируется. Он не мог не подумать, было ли что-нибудь подобное у Октавиена.

— Есть ли у него близкие родственники? — спросил он.

— Кажется, нет, кроме сестры, которая много лет живет в Канаде.

— Придется мне встретиться с полицейскими, — сказал Дьюкейн, — и посмотреть, что у них есть, но сомневаюсь, что им удалось раскопать что-нибудь. Ты удивишься, Октавиен, что я на короткой ноге с полицией? А вам, Дройзен, было бы лучше сходить на Флит-стрит и разведать, что у них есть и кто сообщил в прессу об этом.

— Назад, в родные пабы! — сказал Дройзен. — Это приятно.

— А ты, Октавиен, напиши, пожалуйста, официальное письмо для меня.

— Я уже набросал его.

— Вставь туда, пожалуйста, что я имею права не раскрывать ту часть полученной информации, которая не связана непосредственно с расследованием.

— Полагаю, тут нет подвоха? — спросил Октавиен с сомнением.

— Конечно, нет. В конце концов мы ведь не интересуемся моралью бедного Рэдичи. Как его имя, кстати?

— Джозеф, — сказал Биран.

— Ты собираешься в Дорсет, Октавиен?

— Конечно! Более того, ты — тоже. Нет нужды приниматься за дело уже сейчас, пока Дройзен не сделает свою часть детективной работы.

— Хорошо. Позвони, как только узнаешь что-нибудь. — Он дал Дройзену номер телефона в Трескомбе. — Ну что ж, пока все, друзья.

Дьюкейн встал, Дройзен тоже. Биран остался сидеть, равнодушно глядя на Октавиена.

Дьюкейн мысленно отругал себя за плохие манеры. Он так привык, что в дружбе с Октавиеном он играл явно верховенствующую роль, что на минуту даже позабыл, в чьем он кабинете и кто проводит совещание. Но главным его чувством в этот момент была враждебность по отношению к Бирану. Однажды, много лет назад, на какой-то вечеринке в ресторане Дьюкейн случайно услышал слова Бирана о нем. Биран вслух размышлял: гомосексуалист Дьюкейн или нет. Выругав себя за слишком цепкую память, Дьюкейн подумал, что Биран особенно неприятен, когда разражается издевательским смехом.

5

— Как варили яйца в Древней Греции? — спросил Эдвард Биран у своей матери.

— Не имею понятия, — сказала Пола.

— А как по-гречески «крутое яйцо»? — спросила Генриетта.

— Не знаю. Греки иногда упоминают об употреблении яиц в пищу, но я никогда не встречала никаких намеков на то, что их варили.

— Может быть, греки ели их сырыми, — предположила Генриетта.

— Вряд ли, — сказала Пола. — Вспомните, есть ли об этом что-нибудь у Гомера?

Близнецы чуть ли не с младенчества учились греческому и латыни у своей матери, теперь они были вполне продвинутыми классиками. Однако они не могли вспомнить никаких упоминаний о крутых яйцах у Гомера.

— Надо посмотреть у Лиддела и Скотта, — заметила Генриетта.

— Наверно, Вилли знает, — сказал Эдвард.

— Можно нам сегодня положить водоросли в ванну? — спросила Генриетта.

— Спросите об этом лучше у Мэри, — ответила Пола.

— Там внизу письмо для тебя, — сказал Эдвард, — можно мне взять марку?