Лучше умереть!
Шрифт:
Взгляд его задержался на первом же прочтенном им названии: «Объединенные гостиницы «Де л'Амироте» и «Де Пари», владелец — Лемель».
— Годится не хуже любой другой… — сказал он. — Даже лучше, чем какая-либо другая: находится она, как я вижу, напротив причала, откуда уходят корабли на Саутгемптон. Воспользуюсь этим, чтобы как можно реже появляться в городе. С первым же кораблем отправлюсь в Англию, а оттуда быстренько умотаю в Нью-Йорк.
Путешественник закрыл справочник, взял лист бумаги, ручку и написал следующее:
« Гавр, гостиница «Де л'Амироте», Лемелю…
Прибываю сегодня вечером из Парижа поездом в одиннадцать ноль пять. Просьба забронировать комфортабельный номер.
Поль Арман.»
Он подозвал официанта.
— Вот телеграмма, — сказал он, протягивая ему листок бумаги. — А теперь принесите обед.
Несколько минут спустя наш герой приступил к трапезе, да с таким удовольствием, что на всех окружающих произвел бы впечатление человека с отменным аппетитом и абсолютно чистой совестью. В шесть часов тридцать минут он сел в поезд, после Манта остался в купе один, чему явно очень обрадовался, и тут же, пользуясь отсутствием посторонних, открыл чемодан, достал какие-то бумаги и принялся их рассматривать чрезвычайно внимательно. Это был Жак Гаро, старший мастер альфорвилльского завода; Жак Гаро — поджигатель, Жак Гаро — убийца своего хозяина.
Проникнув в объятый огнем флигель, Жак крикнул: «Спасите! Помогите! Умираю!», дабы в глазах всех присутствующих выглядеть человеком, попытавшимся в силу своей преданности спасти деньги и бумаги господина Лабру. Старший мастер был мошенником — ловким и смелым, способным поставить на карту все, и, дабы обеспечить себе спокойное будущее, не колеблясь, рискнуть собственной жизнью. Нужно было подстроить все так, чтобы ни одна душа не могла усомниться в его смерти, так, что если Жанна Фортье и попробует что-то доказать, ее никто и слушать не станет.
Флигель Жак давно уже изучил вдоль и поперек. И знал, что одно из окон на лестнице, ведущей в квартиру господина Лабру, выходит в поле за заводом. Бросаясь сквозь дым и огонь, он уже имел в голове вполне определенный план.
Под ногами у него все трещало. Все вот-вот готово было рухнуть на голову. Вместо того чтобы броситься в кабинет, он в три прыжка взлетел по раскаленным ступеням лестницы, добрался до окна, из которого уже от невозможной жары вылетали стекла, позвал на помощь, испустил отчаянный вопль, посеяв ужас и смертельную тревогу в сердцах всех собравшихся перед флигелем, и — полуослепший, едва не задохнувшийся, — бросился в оконный проем.
Немного погодя раздался чудовищный треск: крыша флигеля и его второй этаж рухнули вниз.
Старший мастер — цел и невредим — оказался в чистом поле, и в то время, как все представляли себе, как он корчится, обугливаясь, под обломками, бежал по бороздам в поисках надежной дороги. Час спустя он рухнул от усталости в одном из уголков Венсеннского леса.
«Ну, — сказал он себе, — вот я и спасся».
Он отдышался и, уверенный в том, что никто не станет его преследовать, дождался утра. Как только начало светать, он полез под рубаху и вытащил оттуда пачки денег и бумаги, украденные из сейфа, которые все это время носил на груди. Тщательно сложив свою преступную добычу, он завернул ее в носовой платок, встал и пошел в направлении Парижа. Усталости он уже не ощущал.
В тот момент, когда Жак входил в столицу через заставу Трона, часы пробили семь утра.
Он остановился возле чистильщика обуви, велел вычистить и натереть себе башмаки; затем, вновь приняв облик аккуратно одетого рабочего, направился к магазину готового платья, откуда вышел час спустя, преобразившись полностью. Лишь лицо его по-прежнему можно было узнать; оно даже обращало на себя особое внимание: волосы и борода были рыжие, причем на редкость необычного и яркого оттенка.
Жак вошел в парикмахерскую и велел побрить себя и подстричь волосы.
— А не найдется ли у вас какой-нибудь краски для волос? — спросил он, посмеиваясь. — Рыжий цвет совсем не в моде, и это вечно подводит меня в отношениях с дамами.
— Конечно, найдется, сударь, — ответил парикмахер.
— И долго она держится?
— По меньшей мере неделю. Нужно будет лишь время от времени подкрашивать корни.
Полчаса спустя волосы старшего мастера были уже самого что ни на есть черного цвета, и, взглянув на свое отражение в зеркале, он себя не узнал.
Довольный достигнутым результатом, Жак Гаро приобрел великое множество флаконов краски, сел в коляску и направился на вокзал Сен-Лазар, где пообедал и отправил в Гавр телеграмму, подписанную Поль Арман. Имя это отнюдь не было выдуманным. Поль Арманв самом деле существовал в свое время. Он был механиком, Жак работал с ним в одном цехе и был его другом в Женеве, где тот и умер. Он оставил ему свое удостоверение, и Жак сохранил его.
Обдумывая все детали и собираясь уехать из Франции вместе с Жанной — тогда он еще надеялся, что она решится последовать за ним, — он заранее приготовил это удостоверение, ибо такой бумаги было достаточно, чтобы избежать возможных неприятностей. Внешние данные Поля Армана были почти те же, что у Жака Гаро, за исключением цвета волос и бороды. Приказав себя побрить и выкрасить волосы, старший мастер усилил это сходство.
Отныне, уверенный в своей безнаказанности, он мог смело шагать по пути удачи.
Вернемся, однако, к Жанне Фортье. Несчастная, вконец измученная мать проспала около двух часов. Когда она проснулась, солнце стояло высоко над горизонтом. Жорж все еще дремал, обеими руками прижимая к себе картонную лошадку.
Жанна пристально всмотрелась в него, и из ее глаз побежали слезы. В этот момент Жорж чуть пошевелился. Жанна склонилась над ним.
— Мамочка, я есть хочу… — произнес ребенок, открывая глаза.
— Держи, мой милый…
И вдова протянула сыну часть купленных ею продуктов. Жорж их взял, с аппетитом принялся за хлеб и шоколад и спросил:
— Ты сама не ешь? Почему?
— Я не голодна.
Хотя дело обстояло совсем наоборот: пустой желудок мучил Жанну все сильнее и настойчивее. Но могла ли она притронуться к скудной еде, купленной для ребенка? Когда эта несчастная еда кончится, как сможет она купить другую, если у нее нет работы? И бедная женщина попыталась не думать…