Шрифт:
Девочка моя, Улиссея
…ощущение, что все время кто-то смотрит в спину. Так настойчиво, аж под лопатками чешется. Раз пять оборачивался резко – никого. Даже кусты не шевелятся. А потом смотрю – стоит. Маленькая, голая. Чумазая. И палец во рту.
– ты кто, оливочка?
молчит. глазищами прекрасными из-под спутанных кудрей сверкает.
– как тебя зовут?
1
Улиссея –
То, что город – Лиссабон, не моя выдумка. Одно из самых известных лиссабонских fado называется «Lisboa menina e moзa», что в очень приблизительном переводе означает «Лиссабон, девочка моя» (буквальный перевод довольно проблематичен, потому что menina и moзa на русский язык переводятся одинаково: «девочка»).
А, и еще. Половина португальского феномена saudade напрямую завязана на вечное безнадежное ожидание тех, кто в море. Вторая половина – на смутную тоску и безмерное одиночество между морем, небом и двумя уже почти неважными земными точками – той, откуда отплыли и где ждут, и той, куда, может быть, доплывут.
вытащила палец изо рта, нехотя.
– меня не зовут.
– кто не зовет?
– никто.
и снова палец в рот сунула – как точку поставила.
…смеются. Говорят, зверушку себе завел. От скуки. Ну, завел. Ну, зверушку. Все лучше, чем пьянствовать дни напролет.
– мыться будем, оливочка?
– как – мыться?
– ну как? водичкой. песочком. дочиста. будем?
трясет головой возмущенно.
– почему?
– ты дурак? – спрашивает сердито. – вода же – мокрая!
…удочерить, что ли? Вчера взяла и обыграла меня в кости. Меня! В кости! Кому сказать – не поверят!
– а что ты будешь делать, когда я уеду?
– ждать тебя.
– долго?
– всегда.
что ты знаешь о всегда, оливочка моя? зачем ты пинаешь камень босой ногой? хотел повалять ее по песку, или сунуть в воду, или подкинуть, на худой конец, чтобы рассмеялась, чтобы завизжала, чтобы перестала смотреть на меня взглядом человека, который только что дал свою самую главную клятву. а тут Эврилох бежит, как всегда пьяный в жопу.
– отпускает! – кричит и ну меня тискать, аж кости захрустели. – отпускает! слышь, Хитроумный, она нас отпускает!!!
…не могу задержаться. И с собой взять не могу. Очень хочу, правда, но не могу. Ты посмотри на моих спутников. Они, конечно, отличные мужики. Но скоты. Куда в такую компанию ребенка, тем более – девочку? Я же тебя и защитить не сумею, если что…
– что тебе подарить, оливочка моя?
– это… которое чтобы звали.
– чтобы кто звал?
– все.
– имя, что ли? дать тебе имя?
– не дать.
и палец изо рта вытащила.
– подарить. насовсем.
– Ты поправилась, – говорит мужчина, бездумно позванивая кубиками льда в высоком стакане. Ловит взгляд женщины и спохватывается: – Тебе идет.
Женщина, которая взяла было пакетик сахара, кладет его обратно на блюдечко.
– Не поправилась, а раздалась. – Она отпивает глоток кофе и передергивается. – Ненавижу несладкий кофе.
Мужчина ставит свой стакан на стол и гладит женщину по руке.
– Тебе идет, правда. Не пей несладкий кофе, оливочка моя.
– Дааааааа, – голосом маленькой девочки тянет женщина. – А ты помнишь, какая я была при доне Педру?
– Тощая! – ухмыляется мужчина. – Ты была ужасно маленькая и тощая. И еще – грязнуля, хуже, чем в детстве. И при доне Педру, и при доне Динише, и при доне Марии Первой! А сейчас ты прекрасная, – мужчина понижает голос и снова нежно гладит руку женщины. – Ты не представляешь, как я счастлив, что ты меня дождалась…
Женщина тихонько вздыхает и деликатно высвобождает руку.
– Я не дождалась, – виновато говорит она и, не поморщившись, одним глотком допивает свой несладкий кофе. – Ты же видишь, я еще жду.
Лавочки
Retrosaria
Мария Эужения встает в половинe девятого.
Можно было бы, конечно, в восемь, а то и без четверти: вымыть голову, поесть по-человечески, за столом, и, может, даже подкраситься, а почему бы и нет?
2
Retrosaria – ниточно-иголочно-пуговичная лавочка.
Но Мария Эужения никак не может заставить себя встать раньше.
«Какой смысл вставать без четверти восемь, – думает Мария Эужения, – если магазин все равно нельзя открыть раньше десяти?»
Мария Эужения выскакивает из постели и начинает метаться по дому.
Можно было бы, конечно, все приготовить с вечера: снять с вешалки блузку, повесить на стул брюки, вытащить из машинки чистые трусы.
Но Мария Эужения не любит загадывать заранее.
«Допустим, я приготовлю себе зеленую блузку, – думает Мария Эужения, – а утром мне захочется надеть розовую. И что тогда?»
Мария Эужения выходит из дому в девять.
Можно было бы, конечно, и попозже, Мария Эужения ни перед кем не отчитывается: во сколько пришла – во столько пришла.
Но Мария Эужения не понимает, что ей делать дома, раз она уже все равно встала.
«Если расписание существует, – думает Мария Эужения, – то его надо соблюдать. Даже если отчитываться не перед кем».
Мария Эужения заходит в автобус, садится у окна и засыпает.
Можно было бы, конечно, и постоять, не цаца, не развалится.