Лучшее лето в её жизни
Шрифт:
Моника снова усаживается и начинает покачиваться. Ей кажется, что боль можно отвлечь и усыпить, поэтому Моника начинает тихонько петь своему животу колыбельную.
– Спи, малыш, усни, звезду ночную я уже искала, не нашла, [47] – слегка блея, поет Моника.
Моника очень старается не сбиться. Она уверена, что если ей удастся допеть песню до самого конца, боль пройдет.
Где-то на периферии ее сознания, за текстом песни начинает мигать смутно знакомое слово «дискриминант», но Моника пытается его игнорировать.
47
«Спи,
– Спи, ведь ночь совсем еще малышка, спи, и пусть она… – Моника задумывается, вспоминая, и внезапно вместо «с тобой поспит» заканчивает: – Дискриминант. – В животе как будто взрывается бомба. Тоненько взвизгнув, Моника падает на постель и пытается завязаться узлом.
Моника чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Пошатываясь, она встает с кровати и босиком плетется в туалет.
В туалете Моника садится на пол и заглядывает в унитаз. Из унитаза тянет прохладой.
Тошнота отступает, но у Моники уже нет сил встать. В голове пульсирует, переливаясь, отвратительное слово «дискриминант». Оно же, судя по ощущениям, ворочается в животе.
Моника прижимается щекой к пластмассовому унитазному кругу и плачет, стараясь не всхлипывать слишком громко.
Дона Мариана просыпается оттого, что ей неуютно. Не открывая глаз, дона Мариана переворачивает подушку на прохладную сторону, подтягивает одеяло к подбородку, несколько секунд шевелит ногами, пытаясь устроить их поудобнее, затихает и пытается снова уснуть.
Бесполезно. Неуютность никуда не девается и даже усиливается.
Дона Мариана раскрывает глаза и садится на постели. В ту же секунду ей становится понятно, чт'o ее разбудило.
Откуда-то из коридора доносится тихий плач Моники.
Дона Мариана вскакивает, хватает халат и выбегает из комнаты.
Дона Мариана заглядывает в Моникину комнату – пусто. В ванной тоже пусто, только синий резиновый бегемот каким-то образом оторвался от пробки и уплыл на край ванны, утащив с собой цепочку из шариков.
Дона Мариана распахивает дверь туалета и обнаруживает Монику, сидящую на полосатом коврике перед унитазом.
– Моника, доченька, что с тобой?! – кричит дона Мариана. – Тебе плохо? Что болит?!
Моника поднимает голову и смотрит куда-то сквозь дону Мариану.
– Дискри… минант, – скрежещет она, почти не шевеля губами.
Доне Мариане становится страшно.
– Какой дискриминант? Где? – переспрашивает она и присаживается рядом с Моникой на корточки.
– У меня, – шепчет Моника. – В животе… болит…
И поняв, что мама уже проснулась и можно больше не сдерживаться, Моника роняет голову на унитазный круг и басовито, с подвываниями, рыдает.
Vinho Verde
Рано утром Мартиня стучится к доне Аделаиде. У ее ног стоит маленький чемодан в красную и зеленую клетку, а под мышкой зажат сеньор Аждрубал Кошта-и-Куньяш, как никогда похожий на унылую мурселу. [49]
– К родне опять собралась? – спрашивает, зевая, дона Аделаида. На ней голубая пижама в красную хризантему и ярко-желтый стеганый халат с нежно-розовыми отворотами. Пижаму в прошлом году подарила Мартиня, а халат дона Аделаида купила сама и еще никому не показывала. – Ты ж вроде совсем недавно ездила.
48
Вино такое, местный эндемик, водится только в Португалии, в регионе Дору-и-Минью (Douro e Minho). Как бы ни хотелось переводчикам, оно вовсе не зеленое, а молодое. В мелкий пузырек, мельче, чем шампанское.
49
Мурсела (morcela) – кровяная колбаса черно-подпалого или черного цвета. Упоминается в кулинарной литературе с 1750 года. Различается несколько основных видов мурселы, в том числе с рисом, для варки, для жарки, для запекания и т. д.
– Я ненадолго, – виновато говорит Мартиня. – На денек всего. Какой у вас чудесный халат!
– Главное – теплый. – Дона Аделаида с довольным видом проводит ладонями по блестящей ткани и тщательно стряхивает с груди невидимую соринку. – Вот доживешь до моих лет, поймешь, что в первую очередь думать надо о комфорте. А не как ты – все коленки наружу…
– А вам даже думать ни о чем не надо, вам все идет, что ни надень, – притворно ворчит Мартиня. – Если бы я знала, что у вас такой замечательный халат, сшила бы сеньору Аждрубалу желтую попонку – в тон. Были бы вы с ним как два одуванчика. Кстати, он будет кашлять и клянчить мед, так вы не давайте, он притворяется.
– Без тебя разберемся, – говорит дона Аделаида, забирая у Мартини сеньора Аждрубала. – Иди сюда, мой сладкий, – воркует она, закрывая дверь, – пусть твоя хозяйка идет себе, нам и без нее неплохо. Да, моя радость?
Сеньор Аждрубал скорбно смотрит на дону Аделаиду круглыми темно-карими глазами и несколько раз натужно кашляет.
– Нет, дядя Адриан, – упрямо говорит Мартиня. – Не нужен мне прошлый год! Мне нужен две тыщи четвертый. У него и цвет, и вкус. И пузырьки правильные. И вообще.
– Ну Мартиня! – Дяде Адриану смешно, но он изо всех сил делает вид, что сердится. – Ну где я тебе возьму десять бутылок две тыщи четвертого?! Ну одну, ну от силы две. И то я их для твоей тети оставил, ей тоже прошлый год что-то не очень…
Мартиня поджимает губы.
– Давай пополам, а? – заговорщицки подмигивает дядя Адриан. – Пять бутылок прошлого года и пять – две тыщи четвертого.
– Вы же сказали – у вас всего две бутылки две тыщи четвертого, и то для тети! – возмущенно кричит Мартиня.
– А ты его слушай больше, – говорит тетя Фатима, входя в комнату с блюдом мясных крокетов. – Ты что, дядю своего не знаешь? Он тебе целый ящик оставил и никого к нему не подпускает. Куууда немытыми руками?!
Дядя Адриан торопливо засовывает крокет в рот и невинно хлопает глазами. Тетя Фатима неодобрительно качает головой.
Мартиня идет от станции. Маленький чемодан в красную и зеленую клетку катится почти что сам по себе и весело стрекочет пластмассовыми колесами по мощеному тротуару.