Лучшее лето в её жизни
Шрифт:
«Интересно, – думает Мартиня, – дона Аделаида весь мед скормила сеньору Аждрубалу или оставила чуть-чуть для меня?»
– Десять, – считает Мартиня, расставляя на столе высокие хрустальные бокалы, – одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Дона Аделаида! – кричит она в сторону кухни. – Где еще один бокал?
Спящий в кресле сеньор Аждрубал Кошта-и-Куньяш что-то ворчит и переворачивается пузом кверху.
– У меня! – откликается дона Аделаида. – Я его вытираю! Ты вино охладила?
– Давно! – Мартиня придирчиво оглядывает стол. –
Дона Аделаида заходит в комнату и протягивает Мартине последний бокал.
– Держи, – говорит она. – Можешь разливать, я сейчас приду.
Мартиня кивает, ставит бокал на стол и начинает откупоривать бутылку.
– Ну что, – говорит Мартиня и откашливается. – Приступим.
– Какой, ты сказала, это год? – спрашивает дона Аделаида. Она сидит в кресле, обнимая большой полиэтиленовый пакет. Сеньор Аждрубал Кошта-и-Куньяш лежит на полу, положив голову ей на тапочек.
– Две тысячи четвертый. Дядя Адриан говорит – лучший за последние десять лет.
Мартиня снова откашливается. Потом слегка обмакивает пальцы в вино и осторожным движением проводит по кромке одного из бокалов. Раздается удивительный хрустальный звук. Сеньор Аждрубал вскакивает на ноги и заливается лаем.
– Т-с-с-с-с! – хором шипят дона Аделаида и Мартиня. Сеньор Аждрубал сконфуженно замолкает.
Мартиня снова обмакивает пальцы в вино и закрывает глаза. По комнате плывет странная хрупкая мелодия.
– Ну Мартиня, – в десятый раз повторяет дона Аделаида, шмыгая носом. – Ну… нет слов! Вот прямо нет слов!!!
Мартиня краснеет и допивает вино уже из пятого бокала. Дона Аделаида вытирает глаза и лезет в свой пакет.
– Смотри, что я принесла, – говорит она, доставая желтую стеганую попонку с розовой отделкой. – Для сеньора Аждрубала, чтобы он на прогулке не простужался. А для тебя – мед.
При слове «мед» сеньор Аждрубал подходит поближе, задирает голову и несколько раз натужно кашляет.
Синенькое
Уже под утро Катарине приснилось, что она сидит в кондитерской на углу и ругает подавальщицу Селию за пролитый кофе. Селия в Катаринином сне пыталась стереть кофейную лужу рукавом бархатного платья и плакала – громко и безнадежно.
Катарина открыла глаза. Плакала Жука.
– Что, что с тобой? – испуганно спрашивает Катарина. – Что приснилось? Что болит?
– Си… синенькое, – давясь слезами, выговаривает Жука. – Синенькое пропало!
Катарина уже все перепробовала, но ни отвлечь, ни успокоить Жуку так и не сумела.
Жука покорно позволила себя умыть и переодеть и даже съела стаканчик йогурта и полвафли, но так при этом плакала, что Катарина чувствовала себя убийцей.
– Жукиня, зайчик мой! – Катарина уже сама чуть не плачет. – Ну скажи, что с тобой? Какое синенькое тебе нужно? Скажи, я тебе его дам!
Жука
– Ты не дашь!!! Оно пропало!!!
В одиннадцать Катарина не выдержала и позвонила тете Дионизии.
– Да ребенок же заболевает! – закричала тетя Дионизия, и Катарина почти увидела ее трагически вздернутые брови и раздувающиеся ноздри. – Ты хотя бы догадалась смерить ей температуру?!
Тетя Дионизия считала Катарину никудышной матерью и не скрывала этого.
– Когда-нибудь ты уморишь бедную крошку, – говорила она, сидя у Катарины на кухне и звучно прихлебывая полезный тизан [50] из Катарининой чашки в маках. Тизаны тетя Дионизия заваривала сама и всегда носила с собой в пузатеньком термосе.
50
Тизан – травяной настой или отвар.
Катарина прижимает губы ко лбу плачущей Жуки. Лоб холодный и немного влажный.
– Нет у нее температуры, – говорит Катарина в трубку.
– Это ничего не значит, – недовольно отвечает тетя Дионизия. – Немедленно веди ребенка к врачу! Или я сама ее поведу!
– Синенькое! – рыдает Жука, уткнувшись Катарине в колени.
В поликлинике Жука плакала вначале совсем тихонечко, потом все громче и громче, потом упала на пол и заколотила по нему кулаками. Люди в очереди косились неодобрительно. Катарине захотелось оставить Жуку и сбежать.
– А вот где у меня мешок? – говорит неопрятная старуха в грязной юбке с надорванным кое-где подолом. У старухи только один зуб – длинный, как бивень, покрытый неприятным зеленоватым налетом.
Жука даже не поворачивается в ее сторону. Ей абсолютно все равно, где у неопрятной старухи мешок.
– Си-нень-ко-е! – кричит она сквозь слезы. – Си-нень-ко-е!
– Если бы ты была моей дочкой, ты бы у меня уже получила! – шипит старуха.
Катарина чувствует, что с нее хватит.
– Если вы скажете еще одно слово моему ребенку, я вас ударю, – говорит она.
До врача так и не дошли. Жука вдруг встала с пола, тщательно отряхнулась и помчалась к выходу, заливаясь слезами. Катарина поймала ее уже в холле, но обратно тащить не стала. Жука – устала что ли? – покорно дала руку и больше не убегала, и даже кричать перестала, только всхлипывала жалобно и бормотала про синенькое, которое пропало.