Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези
Шрифт:
— Я ухожу, но я еще вернусь повидать тебя… Жаль только, что ты меня не увидишь… — Он подносит булавку совсем близко к ее лицу. — И в следующий раз, которого я жду не дождусь, я повторю свой эксперимент.
Он встает и смотрит на Хелен. Она глядит на него с невыразимой печалью. Опять на секунду повернувшись к матери, стиснувшей руки на груди, обтянутой черным платьем, он бросает: «Ну что ж, до свидания», слегка кивает и отворачивается.
— Нам, пожалуй, пора, — говорит он Хелен.
Уходя, он слышит, как мать кричит ему вслед:
— Том…
(16) 8
— …ас!
Хелен вынуждена напрягать голос, чтобы пробиться сквозь его горе. И ей это почти удается. Но его нервы слишком истощены, у него слезы наворачиваются, и вот он уже содрогается от рыданий.
— Томас, ради бога, я пока еще здесь, я никуда не ушла.
— Сколько… сколько еще осталось? — спрашивает он, заикаясь от плача.
— О, я еще побуду… еще немно…
— Сколько?
Губы ее собираются в горестную складку, она гладит его по щеке:
— Три месяца. Он сказал, может быть, и шесть, но лучше все-таки рассчитывать на три. — Она слегка пожала плечами. — Мне так жаль, милый!
— А может быть… Мы с кем-нибудь другим могли бы проконсульти… Мы поедем… мы поедем куда-нибудь… в Америку! Они смогут что-нибудь сделать…
— Все зашло слишком далеко, — говорит она тихим низким голосом. — Томми, нам придется быть храбрыми.
Он трясет головой, и слеза срывается со щеки и падает ей на колено.
— Я не могу, — говорит он. — Я не могу быть храбрым.
(17) 10 июня 2001 года
Дорогой Дневник!
Удивительно, но мне удалось немного поспать — каких-нибудь пару часов. Я проснулся внезапно, моя рука обнимала Хелен. Хелен теперь очень холодная, прямо как лед. Мне приснилась Няня — думаю, оттого я и проснулся. Во сне я пытался найти дорогу в свою спальню, которая таинственным образом куда-то подевалась. Няня спросила меня, почему я так настойчиво ищу спальню — устал? Я ответил, что хотел только отыскать свою жену. Ее зовут Хелен, — сказал я ей. Тогда Няня усмехнулась и покачала головой. Так ведь ее там больше нет, — ответила она. А где же она? — спросил я. И Няня указала на лестничную клетку, и я увидел еще один, лишний пролет лестницы. Я пошел по ней, поднимался и поднимался, и конца было не видно. Куда ведет эта лестница? — спросил я Няню. И она ответила мне, что в…
(18) 28 мая 2001 года
— Бедфордшир?
Он поправляет простыню у нее на груди и улыбается ей такой широкой улыбкой, на какую только способен сейчас.
— Это из одного старого детского стишка: «Пробьют теперь часы в прихожей пусть, Чтоб самый грустный час явился в мир. И детям время отправляться в путь — на холмик деревянный,
Ее смех переходит в кашель, она вынуждена сплюнуть. Он обнимает ее за плечи и притягивает к себе.
— Итак, — говорит она, успокоившись, — получается, Бедфордшир — это просто кровать.
Он пожимает плечами:
— Дети понимают это именно так, большинство взрослых — тоже, но я думаю, это все-таки нечто большее. По крайней мере так говорила мне Няня.
— Ты ведь любил ее?
— Она была мне больше матерью, чем родная мать. И она первая привила мне интерес к языку.
Хелен кивает и с минуту рассматривает свои исхудавшие руки, прежде чем спрятать их под простыню, с глаз долой.
— Я рада, что ты решил не ехать на ее похороны — на похороны матери, я имею в виду.
Он хмурится и проводит ладонью по ее волосам:
— Почему?
Она передергивает плечами:
— Я боялась, что снова сделаешь это… ну тот фокус с булавкой. Это было ужасно, Томми. Я понимаю, что ты должен был чувствовать, но это… это было жестоко. И так не похоже на тебя.
Он усмехается:
— Да ничего я не делал этой булавкой. Взял ее с собой, хотел дать ему почувствовать хотя бы частичку той боли, которую он причинил мне на долгие годы… но в конце концов так и не смог ею воспользоваться.
— Но ты ведь ей сказал…
— Просто хотел ее уязвить. Хотел, чтобы она помучилась, как я мучился… каждую ночь, лежа в кроватке, обнимая плюшевого медведя, боясь, что дверь сейчас откроется… — Его голос замирает. — Но стоя над гробом, коснувшись его края, я чувствовал только глубокую печаль… от того, что меня обделили нормальными отношениями с отцом и с матерью тоже. Да и вообще, он ведь уже умер… он все равно ничего не почувствовал бы.
Она поворачивается в постели так, что может заглянуть ему в глаза:
— Как ты думаешь, куда он попал?
Он пожимает плечами и разглаживает морщинки на покрывале:
— Кто знает?
— Куда попаду я, как ты думаешь, дорогой?
У него начинает щипать глаза.
— Пожалуйста, — его голос звучит не громче, чем шелест переворачиваемых страниц, — давай не будем говорить об этом.
— Но ты веришь, что куда-нибудь я попаду?
Он кивает, поднимается, надеясь создать иллюзию нормальности многословием:
— Я верю, что ты отправишься в Бедфордшир, потому что именно туда попадают люди, когда засыпают… Вот и все, что с тобой случится: ты уснешь.
Она послушно позволяет поцеловать себя в щеку, прикрывает глаза и тихонько стонет.
— И какой он?
— Бедфордшир? Ну, это такое место, где все правильно… где на деревьях растет мороженое, где всегда светит солнце — даже ночью, — прибавляет он, подняв вверх указательный палец, — и все играют дни напролет. Но что самое главное, там никто никому не делает больно. И вообще никакой боли нет.
— Замечательно.
— Все так и будет, дорогая, — говорит он, глядя, как она закрывает глаза.