Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

В моем рассказе я перенес одного из их персонажей на Континент, поближе к Эдвардианской эпохе — в те времена, когда первые страшные войны века накладывали на наши лица проклятую печать современности».

Хотя небеса сияли несравненной голубизной, с самого рассвета погромыхивало. То был басовитый гром, рокочущий гром, гром, оставляющий едкий запах в лоскутьях сероватого тумана, которые нес по полям ветер. У горизонта дрожали в мареве жаркого дня вертикальные полоски, словно небрежно начертанные кем-то карандашные штрихи. Это шагала пехота, шагала цепью, а за ней и по флангам от нее двигалась артиллерия. Она-то и рождала этот столь убедительный гром.

Ферма стояла в стороне от главного направления марша войска. Чуть-чуть в стороне.

Много поколений одной семьи жило на ферме. Место это обитатели фермы называли, слегка насмехаясь над привычками дворян давать своим поместьям имена, «Sous Vieux Chene», «Под старым дубом». Однако крестьянам Реминьи, деревеньки, расположенной милях в трех к востоку от фермы, она была известна просто как участок Готье.

Впрочем, сейчас в Реминьи почти не осталось тех, кто мог хоть как-то называть ферму. Большинство селян благоразумно сбежали. Готье же, умелые фермеры с их упрямым крестьянским рассудком, оказались менее приспособлены к наступлению армий захватчиков. Хотя и они обсуждали сложившуюся ситуацию.

— Мы не можем уйти. Урожай поспевает. — Отец был непреклонен.

Жена более или менее согласилась с ним, хотя и заметила:

— Наш главный урожай не пшеница. — Она посмотрела на их возлюбленное дитя, их нежную, тихую, слегка глуповатую Доминик. Достаточно взрослую, чтобы привлечь взгляды обезумевших от войны солдат. — Не глупо ли рисковать ее безопасностью ради пшеницы?

Эта тема проигрывалась в их спорах все лето, пока соседи-фермеры и жители Реминьи один за другим откочевывали на юг. Наверняка линия фронта сместится. Гансы не посмеют вести свои боевые машины по полям Готье!

Семейство явно охватило некое общее помешательство, если они так упорно и долго придерживались подобных взглядов. Соседи пытались уговорить Готье, но Готье во все века были не из тех, кого так легко переубедить. Они смеялись, пили свой кофе с парным молоком и говорили:

— Что Готье до этого их германского Schrecklichkeit? [1]

И они повторяли это снова и снова, до тех пор, пока уже не осталось никого, кто мог бы услышать эти слова.

А повсюду голодали и умирали животные, разорялись поля сахарной свеклы, сорокадвухсантиметровые гаубицы обстреливали центр торгового городка, расположенного восемью милями восточнее… Трудно было сосредоточиться на пшенице.

Наконец Великая Паника добралась и до дома Готье. Их молитвы Всевышнему прервал шквал канонады, близкий как никогда. Наконец-то они опомнились, или испугались, или и то и другое сразу.

Они собирались на скорую руку, загружая телегу для перевозки сена и маленькую повозку, которую мог тянуть осел. Все утро они заготовляли провизию на дорогу. Прихватили и кое-что из мебели и посуды, то, что получше, на случай встречи с артиллеристами: вещи, которые можно обменять на свою безопасность, гардероб, например, или красивую супницу с ручками в виде лебяжьих голов.

Гром гремел уже над самыми головами, артиллерия приближалась, и отъезд прошел без всякого достоинства, совершенно неорганизованно. Мадам Мари-Луиза Готье и послушная, сентиментальная Доминик запрягли лошадей и отправились в путь на перегруженной телеге. Сидя на куче вещей, они пытались перекричать грохот вторжения, уточняя дальнейшие планы и назначая rendezvous.

Гектор Готье выехал несколькими минутами позже на повозке, прихватив остатки сыров. Корова пала неделю назад, вероятно от ужаса, так что молоко, которое можно было бы разбрызгать на пороге, чтобы оно скисло и не пустило в дом «маленький народец», отсутствовало.

Пришло время прощаться с «Sous Vieux Chene»: прощай, прощай. Au revoir, будем надеяться! Если повезет, a demain. [2] До свидания. Германские войска, прокатившиеся по Бельгии и, весьма вероятно, в скором времени способные промаршировать по бульварам Парижа, в конце концов согнали с места даже упрямых и легкомысленных Готье. Incroyable. [3]

Всех, кроме бабушки, мадам Мими Готье.

Она покинула свое место в телеге из-за острой необходимости посетить уборную. Ее невестка проорала во всю глотку из-за мешков с постельным бельем, что пускай Гектор сам берет свою немощную мамашу, а она не может больше ждать, ведь Доминик в опасности! Но гром канонады заглушил ее голос. Гектор Готье ничего не услышал и ничего не увидел за горой припасов Готье. Когда мадам Мари-Луиза Готье уехала, ее муж, ругающийся и молящийся одновременно, даже не предположил, что его матушка не взошла «на борт».

Так что когда освеженная Мими Готье появилась во дворе, телеги там уже не было. Исчезла и повозка. Поскольку корова по-прежнему оставалась вот уже неделю как дохлой, Мими Готье была рада, что практически утратила обоняние. Да и слух ее был уже не тот, что прежде, так что и грохот канонады не вызывал у нее особой неприязни.

Старушке давно перевалило за восьмой десяток, и внешность ее слегка пугала. Она родилась в тысяча восемьсот тридцатом, когда эти земли назывались всего-навсего участком Готье, а не «Sous Vieux Chene». Старый дуб был уже старым еще во времена ее детства — просто дерево, дуб, а не название, не имя проблемы или владения. И хотя она приподнимала бровь при новостях о бунтах в Париже, о переворотах в Европе, об изобретении парового двигателя локомотива (однажды она видела и его!), жизнь свою Мими прожила исключительно на этой ферме.

То, что сын и его семья забыли ее, не слишком расстроило старушку. Она и сама, вероятнее всего, забыла бы себя, коли ей пришлось бы заниматься переездом — Большим Исходом.

Мими Готье взяла свою палку — отличный посох из боярышника с гладким набалдашником — и заковыляла по двору перед сараями, направляясь к передней двери дома. Дверь ее сын запер, но ключ он наверняка оставил в обычном месте: в дупле дуба, давшего ферме имя. Придется поломать голову, как туда дотянуться. Высоковато.