Лучшее за год XXIII: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк
Шрифт:
Дельта Большой Мутной Реки простиралась далеко вглубь Мексиканского залива. Едва «Орлеанская дева» покинула реку и вышла в залив, ее движение изменилось. Покачивало пароход совсем слабо — во всяком случае, для экипажа и большинства пассажиров, но и этого оказалось достаточно, чтобы Одюбон и несколько других несчастливцев помчались к борту. Через две минуты, показавшиеся художнику вечностью, он обессиленно выпрямился. Во рту было мерзко и кисло, из глаз текли слезы. Зато Одюбон избавился от своего недомогания, пусть и на короткое время.
К нему приблизился стюард
— Не желаете ли немного пунша, сэр, чтобы освежить рот?
— Merci. Mon Dieu, merci beaucoup, [188] — выдохнул Одюбон, из-за мучений позабыв английский.
— Pas de quoi, [189] — ответил стюард. Любой человек на корабле, плывущем из Нового Орлеана через порты южного побережья Атлантиды, должен хоть немного знать французский.
188
Спасибо. Боже мой, большое спасибо (фр.).
189
Не за что (фр.).
Одюбон набрал в рот смесь рома с подслащенным лимонным соком. Глотая, художник опасался, что у него начнется очередной спазм, но пунш удержался в желудке. Успокаивающее тепло растеклось по телу. В два глотка Одюбон осушил стакан.
— Благослови вас Господь! — выдохнул он.
— Рад был помочь, сэр. Мы всегда предлагаем пунш, когда выходим в море.
Стюард предложил укрепляющее средство товарищам Одюбона по несчастью. Те набросились на него с радостными криками, и он даже заработал поцелуй от симпатичной молодой женщины — но только после того, как та сделала добрый глоток из своего стакана с пуншем.
Ощущая себя пусть и страдальцем, но все же человеком, Одюбон отправился на нос корабля. Свежий ветерок помог ему забыть о бунтующем желудке… на время. Над головой кричали чайки. Крачка бросилась в море и вынырнула с рыбкой в клюве. Но насладиться добычей ей не удалось. На нее спикировала серебристая чайка, и крачка, не успев проглотить, выронила рыбку. Чайка подхватила лакомый кусочек, а ограбленная птица улетела попытать счастья в другом месте.
За горизонтом на юге, милях в сорока юго-восточнее дельты, находился остров Нуэва-Галисия. Сейчас над вулканом Изабелла в центре острова вился лишь легкий дымок. Когда вулкан извергался в последний раз, Одюбон был еще молодым. Он помнил, как на Новый Орлеан сыпался вулканический пепел.
Художник посмотрел на восток, в сторону вулкана Пенсакола на берегу залива. У Пенсаколы «сорвало крышку» не так давно, всего лет десять назад. Но сейчас над горой не поднимался зловещий черный столб. Одюбон удовлетворенно кивнул. Можно не тревожиться о том, что пароходу придется прокладывать путь на восток во время извержения. Когда Пенсакола начинала изрыгать пламя, реки дымящейся лавы стекали в море, отодвигая береговую линию Террановы на юг и восток. Корабли не смели приближаться, чтобы насладиться захватывающим зрелищем, потому что вулкан швырял камни на расстояние, о котором береговая артиллерия могла лишь мечтать. Большая
«Орлеанская дева» степенно плыла на восток. Волнение на море оказалось не очень сильным; Одюбон обнаружил, что регулярные дозы ромового пунша чудесным образом успокаивают желудок. Если его и скручивало время от времени, то ром помогал Одюбону забывать о таких пустяках. А лимонный сок, напомнил он себе, предотвращает цингу.
Когда на закате пароход проплывал мимо Пенсаколы, вулкан дымился. Но дым, струящийся из конической горы, оказался, как и над Изабеллой, тонким и бледным, а не густым, черным и угрожающим.
Эдвард Гаррис подошел к Одюбону и встал рядом с ним у левого борта.
— Чудесный вид, — заметил Гаррис.
— Действительно чудесный, — согласился Одюбон.
— Удивлен, что ты не делаешь эскизы. Лучи закатного солнца окрашивают розовым облака над горой на фоне темнеющей синевы… Что может быть живописнее?
— Наверное, ничего. — Одюбон рассмеялся, немного смущенный. — Но я уже выпил столько этого восхитительного ромового пунша, что моя правая рука позабыла о своем мастерстве.
— Вряд ли я вправе винить тебя в этом, когда ты так страдаешь от mal de mer, [190] — заметил Гаррис. — Надеюсь, когда ты в следующий раз окажешься здесь, море будет спокойнее.
— Я тоже — если этот следующий раз наступит. Я уже немолод, Эдвард, и не становлюсь моложе. И направляюсь в Атлантиду, чтобы увидеть то, что хочу, и осуществить задуманное, пока еще могу. С каждым годом земля меняется, и я тоже. Ни я, ни она не будут такими, как прежде.
Гаррис — спокойный, уравновешенный и надежный Гаррис — улыбнулся и опустил ладонь на плечо друга:
190
Морская болезнь (фр.).
— Ты выпил, и тебе стало грустно. В тебе больше сил, чем у многих, кто вдвое моложе.
— Спасибо на добром слове, хотя мы оба знаем, что это не так. А ром… — Одюбон покачал головой. — Когда я садился на «Августа Цезаря» в Сент-Луисе, я уже знал, что это путешествие может стать последним в моей жизни. Взросление — это время начал, когда многое происходит впервые.
— О да. — Улыбка Гарриса стала шире. Одюбон догадался, какой первый раз он сейчас вспоминает.
Но художник не договорил.
— Взросление — время начал, — повторил он. — А старение… Это время окончаний, время событий, которые происходят в последний раз. И я боюсь, что это станет моим последним длительным путешествием.
— Что ж, если так, то насладись им в полной мере, — посоветовал Гаррис. — Не отправиться ли нам в обеденный зал? Сегодня подают черепаховый суп и седло барашка. — Он даже причмокнул.
Гаррис, разумеется, отдал обеду должное. Несмотря на поддержку в виде ромового пунша, Одюбон этого сделать не смог. Несколько ложек супа, вялое ковыряние в баранине и жареном картофеле, который предложили на гарнир, и художник почувствовал, что наелся до опасного предела.